Не знаю, откуда донёсся этот чарующий шёпот, и не стал ли он отражением моей собственной памяти, но я крайне вовремя поймал его шутливо воспаряющий край. Перед глазами возник пленительный образ Шалер. Огненноволосая княгиня волнующе улыбалась, оттеняя своим совершенным ликом все окружавшие меня сомнения. Я протянул руку в попытке задержать её призрачный взор.

Неожиданно сотканный из желаний и мыслей портрет дрогнул, и сквозь очертания Шалер медленно и неотвратимо начал проступать другой силуэт. Я с печальной тревогой узнавал надменные брови, бледные самоуверенные губы, плавное серебро волос. Золото и лёд боролись в чуть ироничном взгляде Элати. Снежные крылья были сложены и покойны.

Я вновь протянул неверную руку, и на этот раз прекрасный образ не рассыпался, покорно смиряясь с натиском грубой плоти. Наши руки будто слились и уже не я, но она увлекала мою ладонь в водоворот зовущих дорог. Моя рука опустилась, будто в густую воду, едва не застывая от бьющих в неё со всех сторон потоков. И я хотел подчиниться каждому из них, хотел бежать по любому из летящих сквозь меня путей. Но только я готовился сорваться в стремительном прыжке, как прохладная длань сжимала мою разгорячённую руку, а чистый и даже в этот миг неизмеримо гордый голос шептал что-то о воле и терпении.

Я не успел заметить тот проклято-желанный миг, когда в мою ладонь воткнулась раскалённая игла. Я не успел закричать, ибо радость на этот странный раз оказалась сильнее боли. Я успел лишь увидеть, как Элати величественно взмахнула светлыми крыльями и, одарив меня на прощание грустной улыбкой, воспарила чуть дальше моего опалённого разума.

— Ну, вот, — звон колокольчиков прозвучал на этот раз совсем рядом, — а ты боялся, — беззаботный смех ворвался в окружившее меня пламя, оттесняя его к недалёким пределам. — Вот теперь уже не потеряешь.

— Теперь уже не дадут потерять, — я нетерпеливо тряхнул головой. — Мне пора, шут.

— Иди быстро, — его голос, вновь ставший неприятно серьёзным, начал медленно удаляться, — мчись, беги. Не оставь себе даже шанса на поворот. Не оставь себе глупых грёз и жалких сомнений. Предвечное Пламя уже смотрит тебе в глаза! — он кричал, но я слышал лишь далёкий шторм. — Беги! Ждать не будет никто!

И я побежал. Огонь хватал меня за плечи, бил по ногам и рвал лицо искрами когтей. Но это было уже бесполезно. Я уже не мог упасть. Мне уже просто было некуда падать. Дорога была не только под ногами. Она была везде — по бокам, сверху, позади. И только впереди оставался ещё клочок свободного пространства, который и дарил мне возможность сделать очередной шаг.

Пламя ревело, пламя звало и хохотало над моей медлительностью. Но я был уже рядом, уже в шагах, в секундах от того порога, переступив который я смогу забыть обо всём. Смогу начать заново, начать навечно. Смогу сгореть, простить и рассмеяться. Мне оставались мгновения. А может быть даже одно.

— Ох, еле догнал! Ну и далеко же ты забрался, Кэй-Сагор.

Ну почему!? Почему из всех полчищ ненавистных мне голосов я услышал именно этот? Именно этот довольный, саркастический и дробящий в пыль мои мечты не голос, скрежет костей. И почему же этот, за краткую долю секунды проклятый тысячи раз голос не стал единственным, что выпало на мой путь? Нет, он предпочёл явиться весь.

Он стоял прямо передо мной, закрывая дерзким, широким оскалом, чуть тоскливо выглядывающую из-за его расслабленных плеч дорогу. Одна его рука уютно лежала на эфесе, заткнутой за элегантный пояс сабли, ярость которой не могли выдержать ни одни ножны. А с другой руки мне в жестоком веселье подмигивал знакомый, чуть задумчивый глаз. Мелькнула запоздалая мысль, что слишком уж часто мой путь пересекают дороги мёртвых.

— Куда же ты собрался, приятель? — его сабля с безумным криком прочертила в воздухе извилистую фигуру. — Разве ты не знал, что разрешения на такие прогулки выдаю только я? А, вернее не выдаю.

— Да как-то забыл, — бешено звенящее сердце, уныло замедляло свой весёлый бег. — Увлёкся, наверное.

— Ну, да ладно, — сабля всё ускоряла свой гипнотический танец, — пойдём, обсудим.

Взревевший клинок, рассекающе опустился на вскрикнувшее полотно дороги. Оскорблённый огонь хлынул в стороны, обжигая горячими брызгами, лицо и душу. Что-то тёмное, скорбное, уставшее потянулось ко мне влажными ладонями. Стальные щупальца оплели мои ноги, затягивая в холодно раскрывший пасть капкан. Я хотел схватить на прощание горсть уносящегося пламени, но не успел. Опять не успел.

Было как-то скучно. Ни страха, ни злости, ни разочарования я не ощущал. Только скуку. Всё надоело. И уже сама от себя уставшая боль, и долгая, слишком долгая дорога, и высокие, крепкие стены, которые мне надо было перелетать и проламывать. Но больше всего мне надоела эта грязная усмешка на усеянной острыми зубами пасти. И это притом, что видел я её чуть больше минуты.

— И что же ты хотел обсудить, пятирогий? — я хмуро посмотрел куда-то в сторону. — Ведь мы оба уже давно продумали каждое слово. Я знаю вопросы, ты знаешь ответы.

— Что ж, — ухмылка никак не слезала с одноглазого лица, — я постараюсь тебя удивить.

— Старайся, — я равнодушно посмотрел на своего маложеланного собеседника и невольно вздрогнул. Как оказалось, старания его не пропали даром.

Возле антрацитовых сапог с похоронным звоном в камень вонзились два клинка. Два моих верных меча, по воле огня ставшие герольдами смерти. Они порывисто звали, они просили вновь обагрить ясную сталь, вновь напоить их хороводом прощальных стонов и пьянящих побед. Они желали вновь обрекать и казнить. И делать они это желали лишь со мной.

— Бери! — злой, властный голос тревожно резанул слух. — Возьми их и снова иди, сражайся, люби, играй, надейся. Влюбляйся и убивай, плачь и смейся. Живи! Просто живи, а потом умри так, чтобы никто не сказал, что ты был не прав. Бери, пока я ещё предлагаю. Пока ты мне ещё интересен. Бери!

Я встал. Лёгкий грохот выстлал утраченный путь моих падших в пропасть мыслей. Рука нервно припала к груди, словно стараясь защитить замершее сердце. Пьяный туман опустился на плечи, заставляя встряхнуть оледеневшими волосами. Во рту появился горький привкус жестокой меланхолии. В глазах блеснула не слеза, но её далёкое отражение.

Медленно, будто боясь оступиться, я подошёл к рвущимся в руки мечам. Я с болью посмотрел в карикатурное лицо, почти нависшее надо мной. Пятирогая голова подталкивающе кивнула, обнажая при этом острые зубы. Обманутой, неверной рукой я потянулся к одному из мечей. Ладонь уверенно легла на рукоять, содрогаясь от холода