рассеянно пожал плечами и, в свою очередь, обратился ко мне с вполне законным вопросом. — Как там сейчас? Что-то изменилось?

— Нет, — я в грустной иронии качнул головой, — ничего не изменилось, древний. Всё осталось по-прежнему. Также убивают, также лгут, также умирают ни за что. Также лезут на высокие горы и также падают с них. Также бегут за властью, богатством и наслаждениями, не замечая за этим пьяным бегом скорбных секунд. А потом секунды перестают замечать их.

— Да, — эмиссар огня согласно кивнул, — всё как прежде, дьявол. Всё как прежде.

Несколько минут мы провели в навалившемся молчании. Несмолкаемый шелест злато-багряной листвы стих, будто не желая оскорблять наших тяжелых мыслей. Сорвавшись с упругой ветви, мне прямо в руку опустился пьяно-жёлтый лист причудливой формы. Я хотел рассмотреть его поближе, но не сумел удержать в руках, а подбирать я не любил.

— Пришли, — скучающий голос моего временного проводника оторвал от бессмысленных раздумий. — Вот тот, кто тебе нужен.

Я недоумённо посмотрел в указанную им сторону. Несколько презрительных секунд я ничего не мог разглядеть в хороводе блистающей листвы. А потом, как будто сжалившись над моими безплодными стараниями, откуда-то сверху спрыгнула уже довольно знакомая высокая изящная фигура. Быстрыми, странно незаметными движениями мой потенциальный спаситель приблизился к нам. И вот тут я увидел его кардинальное отличие от уже оказавших мне сомнительную радость встречи местных хозяев.

В его узких, резко-надменных глазах не было и следа той роковой болотной грязи. Вместо неё на меня пристально смотрели, будто два вспыхивающих угля. Вот только огонь этих растревоженных нашим появлением углей был не привычно оранжево-багровым, но яростно-зелёным. И эта грешная зелень хотела не просто мести, она хотела дикой и кровавой войны, хотела побед и смерти, хотела звона стали и криков разбуженных гроз. Всего того, чего не могли ему дать эти лениво-скорбные земли.

— Привет, изгой, — эмиссар огня привычно кивнул. — Ещё не научился?

— Научусь, уж будь спокоен, — зелёные угли зло полыхнули. — И ты узнаешь об этом первым.

— Не сомневаюсь, — угрозы не произвели на моего спутника особого впечатления. — Ну а пока у тебя есть пара лишних мгновений, не соблаговолишь ли послушать этого дьявола. Так получилось, что он крайне жаждет твоего совета.

— И с чего бы это делать? — названный изгоем окинул меня не слишком дружелюбным взглядом.

— А с того, что ты вполне можешь не успеть, изгой, — эмиссар демонстративно завертел в руке развеселившийся кинжал, — и может быть уже сейчас.

Зелёный огонь немного притух, затаившись до новых, лучших времён, а его обладатель снова повернулся ко мне. Взгляд его так и не приобрёл дружелюбия, однако сейчас в нём отчётливо мерцал вялый энтузиазм сотрудничества.

— Говори, — слово это он откровенно выплюнул.

— Мне нужно уйти, — я решил не заострять внимания на явно негативном дебюте.

— Тебе не нужно было приходить, — зелёный огонь вновь начал разгораться. — Мне кажется, это был бы лучший выход.

— Вероятно, — здесь я спорить не мог, — но выход редко бывает один.

— Какие же вы все идиоты, — зеленоугольный явно решил начать с обличительной преамбулы. — И вы, и они, и я, скорее всего, тоже. Но никто не поймёт и никто не признается. И все идут, и мечтают, и хотят, чтобы перед ними плескалось влюблённое счастье. И может даже влюблённое в нас. А потом мы падаем и удивлённо смотрим глупыми, обиженными глазами, как это счастье забирает кто-то другой. И мы восклицаем, — он театрально взмахнул руками, — мы кричим и плачем. Мы просим отдать, ещё не понимая, что нас уже никто не слышит, — он хмуро посмотрел на меня. — Я это понял, и он, — последовал раздражённый кивок в сторону всё ещё вызывающую мысленную улыбку шляпы, — понял, и ты обязательно поймёшь, если успеешь. И это мой главный тебе совет. Ну, а выход, — изгой недобро оскалился, — выход прост. На этой земле делали лишь две вещи, — он начал загибать длинные пальцы, — сначала любили, а потом жгли. Ты умеешь любить, дьявол? Вряд ли. Ну, тогда выбора у тебя уже не остаётся. Жги! — он окинул меня ненавидящим взглядом. — Жги! И будь проклят.

Представитель местной оппозиции ещё секунду злобно смотрел в нас зелеными искрами, а потом одним плавным движением исчез в довольно поглотившей его листве. Я перевёл несколько озадаченный взгляд на продолжающего вертеть кинжал дьявола. Тот в свою очередь одарил меня довольным взором.

— А, что отличный совет, мой юный друг, — эмиссар огня вежливо наклонил голову в знак прощания. — Храни тебя Пламя, дьявол.

Он исчез почти также быстро, как и предыдущий оратор, а я всё ещё в некотором замешательстве подошёл к ближайшему, дрогнувшему от моих мыслей дереву. Моя левая, пульсирующая гневной болью рука крепко легла на его сжавшийся от прикосновения ствол. По всему телу пронеслась жадная, горячая волна, свергающая неуверенность и сомнения. Я криво улыбнулся. Сейчас будет жарко.

Я не заметил тот роковой момент, когда первая злая искра яростно вцепилась зубами в нежную кору дерева. Зато следующее мгновение осталось в моей памяти надолго. Да и как кажется не только в моей.

Дерево загорелось подобно юному факелу. Загорелось не снаружи, но изнутри. Загорелось самой своей сутью, неувиденной слепыми глазами душой, несбыточными ни в одном сне мечтами. Оно горело так быстро, что не успевало ни заплакать, ни закричать. Обезумевший огонь бросился на соседнее дерево, а оттуда всё дальше и дальше, выжигая в обречённом лесу вечную, гневную рану.

Я поднял затуманенные болью глаза. Совсем недавно я уже ступал по так похожей дороге. Вот только тогда я создавал, а не разрушал. Я через силу усмехнулся. Тогда мне было гораздо тяжёлее. Моя, местами почти обуглившееся рука соскользнула с обваливающегося под натиском озверевшего пламени ствола. Я сделал первый, неожиданно лёгкий шаг по объятой бешеным танцем огня тропе. Казалось, прошли мгновения, а я уже видел выход. Он был широкий и долгожданный, и он вёл в те, с краю счастливые земли, где я, наконец, перестану быть чужим. Это ли был не повод для довольной улыбки? К сожалению, к этому моменту мне было слишком больно для того, чтобы я мог улыбаться. Словно скованный яростными цепями я занёс ногу для последнего шага.

Вдруг пьяной молнией перед глазами промелькнули два полных безумно-зелёного пламени глаза.

— Научился! Я научился!

Извивающийся в карнавале искр голос обжёг своей резкостью, будто случайный пожар. Я не стал оборачиваться. Я не успевал этого сделать. Что-то острое, злое, опьянённое жестоким азартом врезалось мне в затылок. Падал я уже на знакомой земле, не успевая ни подумать, ни загрустить.