она: подвези меня до Мерон-ер, Илай-аля[68], у тебя сильный конь. Вижу – она меня знает, а я не могу припомнить, кто такая. Ну да мало ли, думаю, старух тут в болах. Как же, говорю, я тебя повезу, ты на коне не усидишь. Она: усижу, милый, только помоги сесть. Ну, йора, тугэ лиже[69]. Я ей руку протянул, она за нее берется – рука холодная, а сама вроде и не весит ничего. Уселась позади меня, едем дальше. Я ее стал расспрашивать: кушо тын илат, мол, откуда ты, дескать, кто родня? Она молчит. Ну, йора, не хочет говорить – не надо, мне не очень-то любопытно. Так проехали мы лапем[70] почти до Паче-бола добрались, а тут Пурай мне кричит: эй, Илай, а где куву[71] потерял? Я оглядываюсь – нет позади меня никого, один на коне сижу. Испугался даже: и правда, что ли, потерял? Хотел назад ехать, да… – Илай запнулся. – Побоялся, честно сказать. Керемет знает, что за вата чудная, пусть сама добирается, коли такая шустрая, ёлсова мать. Не приходила к нам?

– А как она выглядела? – спросил Меркей, управитель.

– Ну, такая… – Илай задумался. – Кухта как кухта. В белом была… ма шанам[72].

– Высокая, низкорослая? Прямая или сгорбленная?

– Прямая. Вроде бы невысокая… мелкая такая.

– Не видел, Меркей? – спросила Дагни.

– Не было у нас никаких чужих старух. – Тот покачал головой. – Ни высоких, ни низких.

– А придет – ты ее не пускай! – велела Дагни. – Не нужна нам здесь эта старая овда[73], что на ходу с коня спрыгивает!

Все посмеялись, но Бер украдкой переглянулся с Правеной и увидел, что она тоже встревожена. В своем положении они во всем высматривали знаки, и эта чудная старуха показалась им знаком дурным, угрожающим. Уж не шла ли она из какого иного мира? И едва ли ее появление несет живым что-то хорошее.

Вечером, когда женщины ушли в кудо, Дагни снова вспомнила этот случай.

– Илай у нас мазай арбез[74], – говорила она, пока Правена готовилась ко сну. – Добрый, всякому готов помочь, даже если это какая-то ничейная старуха. Он и к старшим почтителен, и с женщинами приветлив. Ма шанам, когда он женится, его жене будет с ним хорошо. Как ты думаешь?

– Я? – Правена удивилась. – Ну, наверное… Ой! – Ее осенило, к чему это может быть сказано. – Не думаешь ли ты, что я…

– Ну а почему бы и нет? – Дагни подсела к ней ближе и зашептала, чтобы не слышали служанки: – Не век же тебе жить во вдовах, ты такая молодая! Тебе нужно родить еще детей.

– Ты тоже еще молодая! – попыталась отшутиться Правена. – А что-то не выходишь больше замуж!

– Я была замужем два раза! Мне этого довольно, но уж второй-то раз молодой вдове можно попытать судьбу! Вы с Илаем в одних годах…

– Да я вовсе ему не нравлюсь!

– Нравишься. Он сам мне говорил, что, мол, наша гостья – такая видная женщина, ши удор[75].

– И отец не позволит ему жениться невесть на ком! У меня в ваших краях никакой родни нет…

– Конунг будет очень рад. У нас хорошо помнят Свенельда, а ты из его семьи. И твой аза[76]… Ты знаешь, мы все желаем добра твоему сынку. Если ты велишь привезти его сюда и выйдешь за Илая, он станет нам всем родным – и мне, и конунгу. Сама буду за ним ходить – ты видишь, у нас нет детей в доме. Будет конунгу совсем как внук – пока другие внуки не появятся, и потом тоже. Тут уж ты сможешь быть всегда за него спокойна, а что еще надо матери?

– Не стоит говорить об этом! – в смущении и тревоге отбивалась Правена. – Еще нет полугода, как я вдова, и я вовсе не собиралась снова замуж… Я хотела уйти на тот свет вместе с Улебом, его родичи мне не позволили.

– Ну раз уж ты не умерла, то нужно жить! – назидательно ответила Дагни. – Живой женщине нужен живой муж, а не мертвый.

– Мы должны сперва уладить… пока мой муж не отомщен, я не смогу принять ничье сватовство! – Правена ухватилась за эту мысль.

– Йора, тугэ лиже. – Дагни не стала настаивать. – Хорошо, пусть так.

Они улеглись спать, но Правена не могла заснуть, растревоженная. Чего она точно не собиралась делать, так это выходить за кого-то здесь, в Озерном Доме. Будущее ей рисовалось довольно смутно: если Бер сочтет, что продолжать преследование Игмора с Красеном невозможно, они вместе вернутся в Хольмгард, а потом она поедет с Алданом в Выбуты – к Уте и ребенку.

Правена вообразила, как возвращается домой и рассказывает Уте с Предславой про это сватовство. «Напрасно ты отказалась! – скажет ей деловитая Предслава. – Могла бы войти в семью конунга, и для ребенка это было бы хорошо». «Но я не хочу, чтобы он рос в такой дали от… от всего», – мысленно возразила ей Правена. «И там тоже живут русы, ведь ты нашла довольно людей, понимающих наш язык, да? – ответила ей воображаемая Предслава. – Отец Анунда, Эйрик, родился в Свеаланде и даже получил там владения, но переселился в Мерямаа, чтобы быть поближе к дорогим мехам, к серебру и прочему богатству. У него ведь хороший дом, там ни в чем нет недостатка. И даже если Святослав задумает какое-то зло на твоего ребенка, туда он не доберется». Это, пожалуй, верно, мысленно согласилась Правена.

И вдруг обнаружила, что вместо Предславы перед ней стоит Сванхейд – невысокая худощавая старушка, одетая в белое. Правена только сейчас заметила и поразилась, какая та маленькая – раньше уверенные, величавые повадки Сванхейд, почет, которым она была окружена, не позволяли заметить, как уменьшила ее старость.

«Ты здесь? – удивилась Правена, которой все еще казалось, что она в Выбутах. – Почему ты здесь, госпожа?»

Сванхейд не отвечала. Правена вдруг очнулась, но не сразу поняла, где находится. Темное помещение, только в открытом очаге тлеют головни…

Она в Озерном Доме, на Мерон-озере, а вовсе не в Выбутах. Они ей приснились – Предслава, Сванхейд… Предслава – родная внучка Сванхейд, самая старшая. Поэтому, должно быть, они привиделись ей вдвоем…

Уже наяву Правена обдумала разговор из сна. Войдешь в семью конунга… у него хороший дом… Святослав сюда не доберется… Она привыкла думать, что Мстислав Свенельдич защитит ее сына, но теперь осознала: Улеба ведь влияние названного отца не защитило. Когда его враг – сам князь, чем дальше от