– Тут и правда есть оборотни, – прошептал лейтенант. – Я одного видел.

– Ты шо городишь, Слав? – выпучил глаза Тарасевич. – С глузду съехал?

Сапер Ерошкин скорбно прицокнул языком и покачал головой:

– Вот так и ебнемся тут, один за другим, в этой забытой богом дыре…

– Иди проспись, лейтенант Горелик! – взревел майор Бойко, до сих пор молчаливо и мрачно куривший в сторонке. – Идите все проспитесь! А ну вон с площади!

– Мы не уйдем, майор! – надсадно заорал Ермил. – Раздайте людям стволы!

– И взрывчатку! – послышалось из толпы. – Бесью нору заминируем!.. Подорвем!.. Лес зачистим!.. Айда с нами на охоту, бойцы!.. Покажите, что вы с народом!

Майор Бойко выплюнул окурок и размазал по брусчатке ботинком:

– Отставить охоту! Всем приказываю отступить от здания штаба и разойтись! В противном случае мы откроем огонь!

Мужики в толпе зашумели.

– Значит, вот оно как, майор! – ощерился Ермил. – В нас будешь стрелять? В народ? А я думал, ты только баб деревенских горазд науськивать, чтоб по особистам палили…

– Огонь! – рявкнул Бойко.

Десантники оторопело уставились на него.

– Товарищ майор, – примиряюще забубнил Тарасевич. – Не надо огонь. Це ж дурни, а не враги!

Из толпы кто-то кинул в сторону Бойко булыжник – судя по траектории полета, без намерения попасть, скорее, обозначить отношение к краснопузым. Камень глухо бухнулся в нескольких шагах от майора.

– Огонь, снайпер, – повторил Бойко. – Это приказ.

– Ну, раз приказ… – Тарасевич посмотрел в перекошенное, незнакомое лицо командира, поднял ствол автомата к небу и выдал длинную очередь.

В первых рядах мужики присели, остальные слегка попятились, швыряя в сторону штаба камни и факелы. Один из факелов ударился в окно оружейной. Послышался звон стекла. Какой-то смельчак пальнул из двустволки.

– Да шо ж вы творите, дурни?! – проорал Тарасевич. – Там же ж горючее, порох!.. Зараз бабахнет!

А вот этого вот не надо. Майор Бойко быстро оглянулся на оружейную и вынул из кобуры пистолет. Нет, не надо. Когда в ящике из-под снарядов лежит задушенный тобой замполит, тебе ой как не надо, чтоб в оружейной что-то бабахнуло.

– Разойдись! Стреляем на поражение! – майор Бойко, не целясь, выстрелил по толпе. Тарасевич, Горелик и двое рядовых, стоявших у штаба, выпалили в зенит.

Толпа распалась, рассыпалась стайкой растревоженных насекомых, бегущих суетливыми, слепыми зигзагами из-под выкорчеванного пня. На опустевшей площади перед штабом остались чадящие факелы, чьи-то в панике брошенные вилы – и лесоруб, неподвижно лежавший на спине на брусчатке. Его правая рука, мертвой хваткой сжимавшая топор, была закинута за голову, словно он занес ее для решительного удара. Словно он грозил топором кому-то там в черном, беззвездном небе.

– Мужика убили… – горестно констатировал Тарасевич и обернулся к майору, но тот на мужика не смотрел. Он смотрел на разбитое окно оружейной, из которого валил густой дым.

Бывает так. Какой-то дурак кидает в оружейную факел. Он даже не залетает в окно, он просто разбивает стекло и падает на брусчатку. Но маленький клок горящей промасленной пакли залетает в оружейную комнату и приземляется в темную лужицу рядом с опрокинутой, неплотно закрытой канистрой. Ты сам ее опрокинул. Опрокинул – и не заметил, потому что был занят: укладывал тело в ящик из-под снарядов. И вот теперь эта темная жидкость оказывается горючей и вспыхивает.

Бывает так. В дверном проеме ты видишь отблески пламени. Твой лейтенант плещет воду из ведра, и ты слышишь шипение заливаемого огня, но тебе почему-то вдруг кажется, что шипит не огонь. А тот, кого ты похоронил в длинном ящике из-под снарядов.

Бывает так. Твой лейтенант выволакивает из оружейной цинк патронов, а твой сапер пытается вытянуть длинный снарядный ящик, но он тяжелый, не поддается. Через завесу огня и дыма ты видишь, как сапер деловито роется в ящике с инструментами – в том самом ящике, в котором ты сам нашел молоток и гвозди, – и находит там гвоздодер, и наклоняется над снарядным ящиком-гробом, и с хрустом вырывает из него гвозди…

Ты говоришь:

– Отставить, Ерошкин. Не трогай ящик.

А он отмахивается:

– Так ведь рванет, товарищ майор.

И поддевает доску, и налегает, и крышка падает вбок… Он смотрит в ящик – на труп замполита Родина со свернутой шеей, – потом на тебя. В его глазах – недоумение и печаль. Ты бьешь его в челюсть – просто от безысходности, просто чтобы не видеть этот его доверчивый, вопросительный взгляд, и он падает на колени, ухватив снарядный ящик за край. И ящик кренится, и скрюченный труп выпадает на пол, и из нагрудного его кармана выкатывается монета. А твой сапер размазывает кровь по разбитой губе и шепчет:

– Товарищ майор, это что?..

Бывает так. Ты оборачиваешься – и видишь других. Встречаешься взглядом с лейтенантом Гореликом, и с двумя рядовыми, и с подоспевшим Максимом Крониным, которого все зовут другим именем. Он наклоняется и подбирает с полу монету. И говорит:

– Сколько ж ты своих убил, Бойко?

И ты орешь, глядя только на него, потому что на других, на своих, на тех, кто верил тебе, ты больше смотреть не можешь:

– Да кто тебе тут свой, и-ди-от?! Что, замполит-гнида?! Или Деев, стукач смершевский?! Страна тебе – своя?! Которая в лагеря тебя, и-ди-ота, за твою фронтовую доблесть?!.

И ты выхватываешь ТТ, и дергаешь на себя сапера Ерошкина, заставляя подняться, и, прихватив его локтем за горло, упираешь ствол саперу в висок.

И ты рычишь:

– Дор-рогу! Всем отойти! Пристрелю любого!

…Бывает так. Ты пятишься по коридору, волоча перепуганного сапера, прикрываясь им от своих.

А твой лейтенант все повторяет:

– Товарищ майор… как же так… товарищ майор… да как же?..

И твой снайпер целит тебе в голову из автомата, но выстрелить не решается, опасаясь попасть в сапера.

Бывает так. Тебе, наконец, везет. В оружейной что-то взрывается – и тех, кто преследует тебя, сшибает с ног ударной волной. Ты бросаешь свой живой щит и бежишь через площадь, ты петляешь, как заяц, перепрыгиваешь через потухшие факелы, через брошенные вилы, через мертвого дровосека, замахнувшегося на небеса топором.

И ты чувствуешь, что снайпер, твой снайпер целит тебе в затылок.

И ты знаешь, что, скорее всего, он не выстрелит. Потому что, в отличие от тебя, он не привык стрелять по своим.

Она сделала несколько шагов во тьме и потеряла равновесие. Тьма не имела пределов. В ней не было ни верха, ни низа, ни будущего, ни прошлого. Она опустилась на четвереньки и забыла, человек она или зверь.