Трудно себе представить искусство начала революции без этого «подкубливания». Не парижского откровенного кубизма, а именно «подкубливания». Тот, кто имеет русское ухо, почует этот «оттеночек». В нем он услышит некую «припрыжечку».

Я помню выставку в рафаэлевских залах Академии 1922 года. Итоги пятилетия в искусстве. Общий тон выставленного был именно с этим «оттеночком». Даже большая голова Ленина, сверхбольшая, пятьдесят голов натуральной величины, была вся разграфлена на уголочки и кубики. Этот «приемлемый» кубизм был всюду — в декорациях «новых» постановок, в графике, в живописи!

Чехонин использовал это как некую новую приправу, новый соус… Его не избежал Добужинский, а о малых сих и говорить нечего… Повальный куботиф!

Этот петербургский, благовоспитанный футуризм, разумеется, совсем утратил отзвук полупьяных, бурных разглагольствований в кафе «Ротонда», крикливых «mots», эпатирования буржуа, или по-петроградски «провизоров». Он приобрел мертвенную, запыленную тихость, почерк консисторского делопроизводителя Акакия Акакиевича Башмачкина! Вам ведь тоже нравится футуризм этого санкт-петербургского пошиба? Он ведь чист, изящен! Вы хотите сказать, что в нем есть интересность, да?

«Секта», «толк» в искусстве и, как всякая секта, была сильна верующими женщинами. Было много женщин-художниц, «уверовавших» в острые грани, в уголки! Они давали некий монашеский тон этой выставке… Вышивальщицы плащаниц, разве они сомневаются в формах своего «рукодельного» Христа. Сила секты прямо пропорциональна количеству женщин, приверженных ей! Женщина может «грешить во плоти», это ей простят «согрешающие», но она никогда не согрешит в «духе», в сомнении. А тем более не согрешит в ироническом отношении к догмам!

Впрочем, и мужчин с бабьими душами было сколько угодно…

Приехал Савинов из Саратова, из своего дома Кабанихи! Довольно прозябать… деятельности! творчества!., надо оправдать, черт возьми, блестящие рецензии Георгия Лукомского в «Аполлоне». И вот портрет председателя совета профсоюзов! Академически скучен… и с опаской, как бы «не отстать», с оглядкой на новую молодежь, вдруг еще отвернется! Ну, конечно, где-то на фоне, около височков, где-нибудь ниже подбородка — «подкубливание». Тихая глупость!

Я со своими псковитянками и псковичами выглядел на этой выставке «изгнанным из храма» чужестранцем! Надо ли говорить, что все это новое искусство было «без пола, без секса и без нации».

Холодное искусство, с озябшей душой, нераспустившаяся сирень, подернутая морозом, ее цветники так и смерзлись нераскрытыми шариками! — Откуда этот холод души людей начальных лет революции?

Насколько же горячей, острей, метче, по-революционному безжалостней один набросок Давида — «Мария Антуанетта на повозке».

Кто мог сделать тогда, в те 20-е годы такой рисунок? Никто!

Как описать этот холодок, который царил тогда? Приверженность проторенным дорожкам, хотя бы и футуристическим!

Отсутствие настоящей «кипящей крови», сухой теоретизм, падкость душ на «уверование». Ах, как трудно описать этот период искусства, длившийся не один год в Ленинграде!

Смотрите, смотрите на искусство тех лет, из него можно «вычитать» больше, чем из этого «листка без названия»!

Искусство народу! Искусство народу! Лозунг всех заседаний, посвященных искусству! Но нужно ли народу искусство этих «сект», этих «верующих монашек»?

Уверовать можно и в стакан водопроводной воды, приняв ее за вино. Увы! Таково несовершенство человеческой психики! Она поддается «внушению» коноводов! Желанию «не отстать»… Так панически боятся лошади отстать от табуна!

Многое притаилось и «не дышало» — «Большой Гребецк», академисты «Весенней» и «Осенней».

Они — художники «не у дел».

Деятельный футуризм, о котором я писал… Новаторство — «под французов», но французов не мастеров, живописцев-колористов, а новаторов-теоретиков — «разлагателей скрипок»!

Новаторство в границах увиденного в журналах и с непременным напоминанием зрителю: «Я умею рисовать именно так, как учит Кардовский, Савинский!»

И старая петербургская культура с ее культом архитектуры, классики, с культом XVIII века и культом Пушкина, которого не собираются выбрасывать за борт с корабля современности. Словом, «Мир искусства».

Какой многослойный пирог с разными начинками!

В Париже в кабачках для извозчиков есть очень вкусное кушанье «L’oiseau sans tete», вкусное, по словам Сержа Ромова, самого Сержа (имя «Серж» было тогда самым модным в Париже, после Дягилева!). Увы, мне не удалось отведать это яство. Оно состоит в следующем: в глиняный горшок накладывают слоями различные мяса, на дно слой курицы или утки, потом некий слой овощей, далее слой телятины, баранины, свинины и наверху говядина! Горшок запекается, и соки каждого мяса взаимно проникают друг в друга. Так, что в утке есть немного запаха и соков свинины! Говорят, вкусно, вероятно, это кушанье эпохи Генриха IV, мне так кажется! Чувствуется какое-то грубоватое «упоение жизнью»!

Петроградская «птица» не имела этого свойства проникновения «соков». Слои были необычайно «забронированы». Соки Бродского не проникали в Татлина и наоборот! Великий колорист Ю. Анненков не окрашивал искусство Серебряковой. Люди, любящие искусство, могут только этому радоваться! Какая бы была безвкусица, если бы случилась настоящая l’oiseau sans tête!

Но что-то было и общее для всех слоев: какая-то окостенелость в достигнутом… Сухость этого каждого