Как только через блок пропустили новый трос и снова подняли гик, дау повернула по ветру и с помощью треугольного паруса снова превратилась из беспомощно раскачивающейся скорлупки в морское существо, ловкое и быстрое.

Принц положил руку на плечо Дориана и осмотрел лица приближенных.

— Своей сообразительностью и проворстом этот ребенок спас мою жизнь и жизнь корабля, — сказал он. — Кто-нибудь из вас еще сомневается в том, что он рыжеволосое дитя из пророчества?

Он положил руку на блестящие кудри Дориана и по очереди, одному за другим, посмотрел приближенным в глаза. Никто не смог выдержать его взгляд.

Первым заговорил мулла.

— Это чудо святого Теймтейма! — воскликнул он. — Я провозглашаю Святое Слово! Это дитя из пророчества!

— Это пророчество! — подхватили все. — Да славится имя Господа!

По-прежнему держа руку на голове Дориана, принц отчетливо сказал:

— Да будет всем известно, что я признаю этого мальчика своим приемным сыном. Отныне он будет называться аль-Амхара ибн аль-Малик — Рыжий, сын аль-Малика.

Мулла улыбнулся хитрости своего господина. Признав мальчика сыном, тот подтвердил пророчество святого. Но должны быть выполнены и другие условия, прежде чем принц получит награду, обещанную старым святым. Несомненно, в свое время произойдет и это.

— Такова воля Аллаха! — воскликнул мулла.

И все хором подхватили:

— Аллах велик!

Впрочем, и без похвалы принца за недели, проведенные в море, Дориан сумел завоевать привязанность всех членов экипажа.

Всем было ясно, что появление мальчика стало добрым предзнаменованием, и каждый втайне надеялся, что обещанное в пророчестве коснется и его. Когда Дориан проходил по палубе, даже самые очерствевшие и злобные моряки улыбались и болтали с ним или притрагивались к его волосам, на удачу.

Кок специально для него готовил сласти и засахаренные фрукты, прочие матросы оспаривали друг у друга внимание мальчика и делали ему разные мелкие подарки. Один даже снял амулет, который носил на шнурке на шее, и надел на Дориана.

— Пусть он защитит тебя, — сказал матрос и сделал знак, отвращающий зло.

— Маленькая обезьянка с львиным сердцем, — ласково называл его Фуад, капитан, и после вечерней молитвы приглашал Дориана вместе посидеть у руля. Он показывал на путеводные звезды, встающие из моря, называл созвездия и рассказывал связанные с ними легенды.

Эти арабы были жителями пустынь и океана.

Всю жизнь они проводили под шатром небес, и звезды всегда сияли у них над головой. Они столетиями изучали их, и теперь капитан делился этими знаниями с Дорианом. Редкий дар предлагал он ребенку.

Дориан зачарованно слушал, и его поднятое лицо озарял небесный свет. Потом он в свою очередь сообщал капитану английские названия небесных тел, которые узнал от Аболи и Большого Дэниела. Другие матросы собирались вокруг и слушали легенды о Плеядах, об охотнике Орионе и о скорпионе, которые звонким мелодичным голосом рассказывал Дориан. Они любили звезды, и им нравились хорошие истории.

Теперь, получив возможность свободно бродить по кораблю, Дориан стал интересоваться так многим, что у него не оставалось времени жалеть себя. Он мог провести пол-утра, перевесившись через борт дау и наблюдая за стаей дельфинов, которые кувыркались в кильватерном следе, взмахивали хвостами и поглядывали на него умными глазами, проносясь туда-сюда под носом. Иногда один из дельфинов вдруг выпрыгивал из ослепительно голубой воды, так что оказывался вровень с Дорианом, и улыбался мальчику широким ртом. Дориан в ответ махал рукой и радостно смеялся. Арабы, оказавшиеся поблизости, прекращали работать и улыбались ему.

Но когда Дориана слишком увлекал разговор с другими матросами, Фуад говорил:

— Иди сюда, маленькая обезьянка с львиным сердцем, поведи мой корабль.

Дориан брался за руль, и глаза его сверкали, когда он направлял нос дау по ветру и чувствовал, как палуба дрожит под ногами, точно чистокровная лошадь, готовящаяся к прыжку.

Иногда принц, сидя по-турецки на шелковом ковре под навесом от солнца, прерывал беседу с приближенными и с легкой улыбкой на губах наблюдал за мальчиком.

Поскольку Дориан был еще ребенком и не был обрезан, Тахи могла в его присутствии ходить без чадры.

Это была очень ласковая женщина, в разводе с мужем, одним из конюхов принца. Тахи не могла родить ему сына, и поэтому он с ней развелся. Только милосердие и сочувствие принца спасли ее от учести побирушки на улицах и рынках Ламу.

Тахи, крупная, пухлая, круглая, с лоснящейся смуглой кожей, любила поесть, охотно смеялась и нрава была доброго. Верность и преданность принцу стали центром ее существования.

И вдруг Дориан стал сыном ее господина.

Как и всех на борту, Тахи поразили его прекрасные рыжие волосы, необычные светло-зеленые глаза и молочно-белая кожа. Когда Дориан солнечно улыбался, обрушивая на Тахи все свое очарование, та не могла сопротивляться. У нее не было своих детей, и весь ее материнский инстинкт обратился на Дориана. Вскоре она полюбила его всем сердцем.

Когда принц официально назначил ее няней Дориана, она плакала от благодарности. Однако Дориан вскоре обнаружил, что за ее простыми, почти тупыми чертами скрывается проницательный ум и острое политическое чутье.

Она понимала все течения власти и влияния при дворе принца и плавала по ним с редким мастерством. Она объяснила Дориану, кто в свите принца самый важный и влиятельный, в чем его сила и в чем слабости, а также как обращаться с каждым из этих людей. Она учила Дориана этикету двора и как вести себя в присутствии принца и его приближенных.

Единственным тяжелым временем для Дориана оставались ночи. В темноте его охватывали удручающие воспоминания о Томе и об отце.

Однажды ночью Тахи проснулась — со стороны маленького тюфяка в крошечной каюте, которую они делили, доносились приглушенные всхлипывания.

Сама одинокая, они чутьем поняла одиночество и тоску по дому маленького мальчика, оторванного от семьи, от всего знакомого и дорогого и брошенного в чуждый мир незнакомцев другой расы, веры и обычаев.

Она тихо встала, подошла к нему, легла рядом и заключила в теплые материнские объятия.

Вначале Дориан сопротивлялся и пытался оттолкнуть Тахи, но потом угомонился и тихо лежал в ее объятиях.

Она шептала ласковые слова, изливая всю накопившуюся в сердце любовь к сыну, которого ей не дано было родить. Постепенно тело Дориана расслабилось, он придвинулся к ней, пристроил голову между ее больших круглых грудей и наконец уснул. На следующую ночь он самым естественным образом подошел к ее тюфяку, и Тахи раскрыла объятия и притянула его к себе.

— Мое дитя, — шептала она, сама удивляясь глубине своего чувства. — Родной мой, мой красавец.