Когда жертва наконец свалилась под тяжестью Заяна и лежала в жесткой траве, все лицо мальчика было залито слезами. Колени он стер до крови.

Заян небрежно пнул его и увел детей; немного погодя мальчик с трудом встал и хромая ушел.

— Ах, разбойник, — в ярости сказал Дориан. Он не мог вспомнить арабское слово и воспользовался английским. Тахи пожала плечами.

— Коран говорит, что сильные должны защищать слабых, — снова перешел Дориан на арабский.

Тахи посоветовала:

— Не говори этого Заяну аль-Дину. Ему это не понравится.

— Я бы сам на нем проехался, — сердито сказал Дориан, — и посмотрел бы, придется ли ему это по вкусу.

Тахи сделала жест, отвращающий зло.

— Даже не думай. Держись подальше от Заяна аль-Дина, — предупредила она. — Он очень мстителен. И уже ненавидит тебя за милость, оказанную принцем. Он может причинить нам много зла. Даже Куш боится его, потому что однажды Заян станет правителем.

* * *

В последующие дни Тахи продолжала объяснять Дориану иерархию гарема. По воле пророка принцу позволено иметь четырех жен. Однако он всегда может развестись и снова жениться, а ограничивать себя в числе наложниц вовсе не должен. Жены, с которыми он развелся, но которые родили ему детей, по-прежнему жили в зенане.

За этими стенами собралось почти пятьдесят женщин. Пятьдесят красивых, скучающих, раздражительных женщин, которым нечем было заполнить длинные дни, кроме интриг, вражды и ревнивых замыслов. Это было сложное сообщество, изобилующее бесчисленными подводными течениями и затаенными угрозами.

Всем этим правил Куш, его милость или немилость определяли счастье и благополучие обитателей зенана. Следующими по значимости были четыре законные жены — по старшинству.

Затем шла очередная любимица принца, но обычно это бывала совсем еще девочка, только становящаяся женщиной, и ее звезда скоро заходила. Еще ниже стояли прежние жены и, наконец, наложницы, ссорящиеся, дерущиеся и интригующие, чтобы подняться в этой пирамиде повыше.

— Важно, чтобы ты понимал все это, аль-Амхара. Важно для нас обоих. Я всего лишь бедная старая нянька. Я мало что могу сделать, чтобы защититься, и никто меня не хватится.

— Ты собираешься уйти? — с тревогой спросил Дориан. За короткое время, проведенное вместе, он полюбил Тахи, и расставание с ней испугало его. — Я буду скучать без тебя.

— Я никуда не уйду, малыш, — быстро заверила она, — но и здесь, в зенане, умирают, особенно те незначительные люди, которые не нравятся тем, кто выше их.

— Не волнуйся. Я тебя защищу, — решительно сказал Дориан и обнял ее.

— Под твоей защитой я чувствую себя в безопасности, — она не позволила себе улыбнуться, — но мы не знаем, каково твое положение. Кажется, принц к тебе милостив, но пока уверенности нет. Почему он позволил Кушу закрыть нас, как животных, в клетке? Почему не посылает за тобой? Может, он о тебе забыл?

Она вздохнула и тоже обняла его.

— Может, он не знает, как обращается с нами Куш? — предположил Дориан.

— Может быть, — согласилась она. — Поэтому нужно ждать. И быть осторожными, аль-Амхара, очень осторожными.

* * *

Время шло, и волнение, вызванное их прибытием, улеглось. Никто больше не глазел на них через решетку; детям под предводительством Заяна аль-Дина наскучило выкрикивать оскорбления под окнами, и они находили более интересные занятия. С каждым днем заключение все сильнее раздражало Дориана.

Когда он слышал крики и радостный смех других детей, играющих в саду, или их шаги во дворе за пределами его скромного жилища, он бросался к окнам, чтобы посмотреть. Но это только усугубляло его одиночество и ощущение отъединенности. Дориан чувствовал себя узником, точно как в камере на острове, где аль-Ауф посадил его на цепь.

Однажды утром, когда жемчужный свет нового дня начал просачиваться сквозь высокие окна, он голый лежал на тюфяке и грыз жесткий стебель сахарного тростника. Услышав чье-то пение в саду, он замер. Голос был милый, девичий, хотя слова все время повторялись и не имели никакого смысла — какая-то детская песенка о плодах инжира и голодной обезьянке.

Дориан лежал, слушая, вытягивая сладкий сок и выплевывая жесткие волокна.

Неожиданно послышалось визгливое бормотание обезьяны, которое ни с чем не спутаешь. Певица смолкла и серебристо рассмеялась. Эти звуки заинтриговали Дориана, он встал и подошел к окну. Выглянув в сад, он увидел маленькую девочку, одиноко сидящую на берегу водоема с лотосом. Она сидела спиной к нему, ее волосы свисали темным, почти непроницаемо черным покрывалом с серебристыми нитями в густых прядях. Дориан никогда такого не видел и был очарован.

На девочке было зеленое платье-рубашка с вышивкой — оно оставляло обнаженными коричневые руки — и мешковатые белые хлопчатобумажные штаны.

Ноги она подобрала под себя, и Дориан увидел, что ее маленькие ступни выкрашены яркой рыжей хной. Девочка держала в руке засахаренный инжир, а перед ней в траве на задних лапах стояла маленькая обезьянка и приплясывала. Всякий раз как девочка делала знак рукой, обезьянка начинала болтать и делала круг. Девочка радостно смеялась. Наконец она протянула сласть и позвала:

— Иди ко мне, Шайтанка!

Обезьянка прыгнула ей на плечо и взяла из ее пальцев плод. Сунула в защечный мешок и принялась тонкими черными пальцами рыться в волосах девочки, как будто искала блох. Девочка погладила ее пушистый белый живот и снова запела.

Неожиданно обезьянка подняла голову и увидела в окне Дориана.

Она завизжала, соскочила с плеча девочки и метнулась вверх по стене.

Уцепившись за подоконник, она просунула руку сквозь оконную решетку ладонью вверх, как нищий попрошайка, и попыталась выклянчить у Дориана стебель сахарного тростника.

Дориан рассмеялся, а обезьянка оскалила зубы, закивала головой и попробовала вырвать стебель из его руки, что-то бормоча и строя гримасы.

Девочка повернулась и посмотрела наверх.

— Заставь ее делать фокусы, — сказала она. — Ничего не давай, пока не сделает.

Дориан увидел, что и у нее забавная обезьянья мордочка и огромные глаза цвета девонского меда, когда на болотах цветет вереск.

— Сделай рукой вот так.

Она показала, и по ее знаку обезьянка перекувырнулась обратно.

— Заставь ее сделать так три раза. — Девочка хлопнула ладонями. — Шайтанка должна сделать так три раза.

После третьего сальто Дориан отдал обезьянке стебель. Обезьянка схватила его, на четвереньках пробежала по лужайке, задрав хвост, и взлетела высоко на ветки большого тамаринда. Там она села и принялась жевать; сладкий сок капал с ее губ.

— Я знаю, кто ты, — серьезно сказала девочка, глядя на Дориана огромными глазами.