Я рассказала ему о том, что видела, как он убегал из лагеря, воспользовавшись суматохой среди крестоносцев. Туран-шейх выслушал меня и сказал, что сам Аллах заставил меня смирно сидеть в укрытии и не показываться, потому что те, кто помогал ему в побеге, знали, кто он, и не стали бы рисковать и оставлять свидетелей. Я спросила, немного удивленная, помогали ли ему крестоносцы, на что Туран-шейх ответил, что это были весьма могущественные люди. Когда же я попросила назвать их имена, он отказался. «Этим я хочу продлить твою жизнь, Амира», – пояснил он. Этот отказ внушил мне надежду – султан хочет вернуть меня христианам, поэтому не хочет раскрывать имя своих пособников.

Туран-шейх был очень ласков со мной. Он заставил остальных относиться ко мне с уважением, а то, что я ходила в европейском платье, и вовсе отделило меня от прочих обитательниц гарема. В основной гарем и его сад я не спускалась, у меня были отдельные покои в женской половине дворца и небольшой садик, но голоса женщин, их песни и смех иногда доносились до меня. Я рассказала Туран-шейху, как мучают христиан во дворце Бейбарса, и полюбила его еще больше, увидев, как мрачнеет его лицо. Он тотчас же послал во дворец Бейбарса отряд и перевел всех пленных крестоносцев в свои тюрьмы.

Когда я рассказала о Мах-эд-Сарате, султан подтвердил, что тот интересовался мной. «Когда ветка с красными цветами упала на меня, и я услышал, как ты кричала, я сразу понял, что только одна женщина может звать меня на помощь. Ты потеряла сознание, и я велел, чтобы тебе помогли прийти в себя, Бейбарс дал указания слугам. А один из его стражей Хасан все пытался доказать, что ты принадлежишь Мах-эд-Сарату, пока я не заявил, что ты не можешь принадлежать никому. Только мне, – добавил Туран-шейх, – и то недолго».

Эти его намеки все больше вселяли в меня надежду. Он рассказывал о продвижении в переговорах, о том, как чувствует себя король, что он делает в плену. Похоже, Людовик ІХ внушал Туран-шейху огромное уважение, и я гордилась своим монархом. Султан мечтал о том, как он встретится с королем, и тот узнает его. Я же представляла себе лица остальных крестоносцев и давилась от смеха. Если бы они знали, кого могли казнить без суда и следствия!

Праздность, прежде помогавшая донне восстановить силы, по мере их накопления становилась отягощающей и тоскливой. Туран-шейх замечал это, но ограничивался лишь тем, что подавал ей слабую надежду. «Война скоро закончится, Амира, – говорил он, – и мы с вами заживем, как раньше».

Как-то под вечер, когда донна уже готовилась спать, пришли служанки, одели ее и отвели к султану в покои. Туран-шейх полулежал на диване, но, завидев донну Анну, поднялся и жестом выгнал всех.

Донна Анна растерянно оглянулась – в этой комнате она была впервые – то были личные покои султана, до сих пор их встречи проходили в садах, залах и небольших кабинетах, или курильнях, как еще их называли. Если султан встречал ее в курильне, она знала, что пока они будут разговаривать, он будет посасывать кальян и выпускать струйки дыма – то из носа, то изо рта.

Теперь же она попала в его спальню, и ей стало не по себе. Туран-шейх был очень красив, она не раз замечала, как внимательно он смотрит на нее, и понимала, что тоже ему нравится. Но Анна знала, что если позволит ему надеяться на нечто большее, чем дружба, то может навсегда остаться в гареме. Туран-шейх подошел ближе, чем то разрешали приличия, и Анна опустила голову, пытаясь сообразить, как отказать ему и не обидеть.

– Амира, – сказал он, беря ее руки в свои, – мы с тобой люди разных миров, но наши судьбы оказались переплетены вместе. Мне кажется, что это не случайно. Между нами должна быть связь…

Он говорил, а в ушах звенело ее имя. «Амира» – принцесса, зачем он так называл ее с самого начала?

– …ты боишься меня, Амира? – спросил Туран-шейх, заглядывая ей в глаза.

– Нет, – покачала головой Анна. – Я ведь говорила вам, что боюсь всех, кроме Расула, которого спасла однажды.

– Он был добр к тебе, не так ли? – руки султана сжали руки Анны. Больно блестнули перстни на его пальцах.

– Да, – прошептала она. – Он обещал, что султан, как и он, будет обращаться со мной как с сестрой.

Пожатие Туран-шейха ослабло. Он отвернулся от Анны и прошелся по комнате. Она видела, он волнуется, и смиренно ожидала, когда он обдумает то, что она сказала, сердце билось пойманной в сети птицей.

– Я действительно так сказал, – наконец произнес султан, останавливаясь перед ней, Анна подняла голову и встретилась с ним глазами. В них был огонь желания, но она поняла, что он сможет справиться с собой.

Султан позвонил в колокольчик, вбежал слуга, Туран-шейх дал ему поручение, и слуга вышел. Через некоторое время в комнату вошли командиры его войск, Белек, несколько министров и беев, которые всегда были при султане. Слуга внес в комнату поднос, на котором лежал кинжал. Султан жестом приказал Анне сесть за стол и опустился напротив нее на диван.

Туран-шейх взял с золотого подноса, украшенного эмалированными птицами, тонкий нож с рукояткой, отделанной изумрудами. Он закатал себе рукав и, нежно взяв правую руку сидящей напротив него донны, обнажил ее по локоть. Сжав в руке нож, он сделал надрез на своей левой руке и тут же, наклонив к себе руку Анны, проткнул ее тонкую кожу. Анна поморщилась, но не произнесла ни звука – вокруг нее все с ужасом смотрели за происходящим, и Анна понимала, что султан совершает некий ритуал. Нож с грохотом был брошен на поднос, на него упало несколько капель крови. Султан соединил их раны и посмотрел на донну.

– Теперь, Амира, твоя кровь течет в моих венах, а моя – в твоих. Теперь ты часть меня, ты часть семьи и пока на земле живет династия Айюбидов, ты будешь в безопасности и почете везде, где распространяется наша власть. Ты теперь моя сестра, Амира, я – твой брат, и нет союза, священнее нашего.

Их кровь, смешиваясь, капала на поднос, заливая цветных птиц. Донна Анна мысленно произнесла благодарственную молитву – теперь она чувствовала себя в полной безопасности.

Вскоре после того, как султан и Анна Висконти д'Эсте обменялись кровью, заключив братский союз, появились первые недовольные. Христианка, женщина – и вошла в семью древнейшей династии! Она даже не королевской крови! Недовольные нашлись даже в числе самых близких к султану людей, но он строго запретил все пересуды на эту тему. Желающих почесать языками и обсуждать новости и сплетни секли плетьми, и вскоре у многих охота злословить исчезла.

Султан познакомил донну Анну со своей матерью – Шеджер-Эдду. Когда Анна вошла к ней в покои, Шеджер-Эдду сидела на возвышении и поднялась навстречу. Восточная красота этой женщины еще светилась на ее лице, увядающем, но неизменно приятном. У нее были большие темные глаза, которые унаследовал и сын, черные волосы с седыми прядями, расчесанные, разбросанные по плечам. Руки были очень тонкими, на фоне широких рукавов черной туники и вовсе казались высохшими. Все запястья были усеяны золотыми браслетами, длинные золотые серьги раскачивались и позвякивали в ушах, на шее красовалось толстое золотое монисто. Шеджер-Эдду ласково встретила Анну, обняла и поцеловала. Туран-шейх, придя к ним, обнаружил, что они мило беседуют при посредничестве Белека, и обе женщины держатся с большим достоинством. Мать обняла и поцеловала сына, ее рука скользнула по его волосам, и Анна поняла, как эти двое любят друг друга. Мать и сын сидели вместе напротив нее, и, разговаривая со своей новоявленной дочерью, Шеджер-Эдду не раз упоминала, как много говорит об Анне ее сын и как одиноко им будет, если она их покинет.