Я не раз становился свидетелем, как через 20 минут занятий в джиме грусть-тоска переставала съедать даже самых хмурых жиганов.

Спасибо эндорфинам, «гормонам счастья», – мы волшебным образом оживали и вновь начинали улыбаться. Жизнь опять казалась медом. Вернее, искусственным сиропчиком на сахарине.

К сожалению, тюремную «майну-виру» невзлюбили на Капитолийском холме. В две тысячи каком-то году конгресс с сенатом приняли гениальнейший в своей абсурдности закон о реформировании физической культуры в американских тюрьмах. Народные избранники, как всегда, не смогли и не захотели влезть в шкуру арестанта. Или их раздражал достаточно подтянутый спортивный вид многих зэков. Особенно – на фоне разжиревших тюремных держиморд, с трудом бегущих по сигналу «тревожной кнопки».

«Акт о реформе тренировок заключенных» категорически запрещал применение в тюрьмах Америки любых снарядов, «направленных на увеличение или укрепление мышечной массы». В разряд «non grata» попали гантели, штанги, блины, турники, тренажеры, боксерские груши и прочее «силовое оборудование».

Сломанные машины и станки не чинились, а отправлялись прямо на свалку.

Пенитенциарная тяжелая атлетика доживала последние годы…

На моих глазах исчезла как минимум треть снарядов и «весов». От единовременной экспроприации остатков былой роскоши ментов останавливала только боязнь беспорядков и бунта. Бессмысленного и жестокого. Я пользовался моментом и с удивлением наблюдал за происходящими со мной метаморфозами. Как внутренними, так и внешними.

Нет, скорее внутренними.

Совершенно неожиданно я полюбил ранние подъемы. «Кто рано встает, тому бог подает», – любила приговаривать моя бабуля. В это я врубился только в Форте-Фикс. К половине десятого «пан спортсмен» успевал пробежать несколько миль и вдоволь поподнимать штангу и гантели. До попадания за решетку «спорт» и «Л. Трахтенберг» отталкивались друг от друга, как одинаково заряженные частицы. Школьная пятерка по физкультуре была получена благодаря вино-водочным подношениям Валерию Павловичу Матвееву, учителю физкультуры и скрытому алкоголику.

Почти всю жизнь – вместо занятий спортом – гедонизм и раблезианство.

…Мои первые робкие вылазки в тюремный джим – обнесенный сеткой «рабицей» пятачок под деревянным навесом – происходили в самое непопулярное время – в мороз и после 7 вечера. Выставлять на всеобщее обозрение полное отсутствие сил мне не хотелось. Я жутко комплексовал и стеснялся, так как уставал даже от подъема пустой штанги.

Лук-Франсуа, имевший в 50 лет фигуру киношного Тарзана, подбадривал своего русского друга и как в балете выставлял ему форму: «One, two, three. One, two, three. One, two, three…»

Держа над головой холодную и тяжеленную железяку, я каждый раз вспоминал одну из серий мультика «Ну, погоди!»

Волк поднимает многокилограммовый вес, но тут на один конец штанги садится бабочка. Он смешно балансирует то вправо, то влево и старается удержать равновесие. Что-то подобное происходило и со мной.

Поначалу, чтобы пойти в тренажерный зал, мне приходилось совершать над собой сверхнасилие, причем – в особо извращенной форме. Через несколько месяцев походы в тренажерку вошли в привычку, а через год – мне полюбилось это потогонное «занятие для настоящих мужчин».

Я был реалистом и понимал все сложности поставленной задачи. Стать Ильей Муромцем у меня вряд ли бы получилось. Даже несмотря на сходство биографий: Илюша пролежал на печи тридцать лет и три года, а Лева – проваландался в лени и неге целых четыре десятилетия. К тому же сказывалась генетика: восточно-европейские еврейцы (чуть не написал «овчарки») никогда не славились особой мускулистостью. Скорее наоборот. Мы были сутулы, близоруки и слабосильны – не поднимали ничего тяжелее книги. На протяжении веков семиты брали мозгами, усердием и верой. На веру рассчитывал и я, почти религиозно следуя спортивным заветам своих чернокожих тренеров-сэнсэев.

Через год-полтора с начала занятий «греческий бог» Лев Трахтенберг подтягивался 15 раз, пробегал милю за шесть с половиной минут и несколько раз толкал из «упора лежа» 185 фунтов[500] – свой собственный вес.

Тюремная Галатея являлась плодом коллективного труда. Над моими бедными и практически невидимыми бицепсами-трицепсами в разное время бились лучшие персональные тренеры Форта-Фикс. Я не имел права эксплуатировать доброту моего гаитянского друга и отрывать его от «музыкальной комнаты» и «персональной рутины». Поэтому нанял частников.

Услуги физкультурного наставника в тренажерном зале стоили пятьдесят-семьдесят «мэков». Бронирование дефицитнейших скамеек для упражнений, штанг, блинов и гантелей, как правило, в эту сумму не входило. Если тренером мог стать любой более-менее опытный тяжелоатлет, то резервировать спортинвентарь удавалось только работникам «нетрудовых резервов».

Служащие «гантельной» – пропахшей потом и выкрашенной приятной темно-зеленой сортирной краской коптерки, считались тюремной элитой.

Несмотря на ярые запреты, увольнения и периодические командировки в карцер, бронированием снарядов и скамеек для занятий занимались все работники «dumbell room»[501]. Эта услуга стоила четыре «книжки» марок, то есть почти тридцать у.е. в месяц. От таких шальных денег не отказывался никто.

Дабы избежать ненужных трат и быть поближе к физкультурному центру, я нанимал персональных тренеров из джимовской обслуги. В таком случае расходы на бронирование отсутствовали. В полтинник входило все.

Обновленный Трахтенберг проводил в качалке свой законный час с небольшим четыре-пять раз в неделю. Воскресенье – спина, понедельник – грудь, вторник – руки, среда – плечи, четверг – ноги, пятница – запасной день. Плюс «джоггинг». Охота пуще неволи, я сам поражался своему упорству. Иногда мне очень хотелось, чтобы во время физкультурного «процесса» меня увидели родители, доченька-нигилистка или друзья. В чудесное превращение из жабки в прынца им верилось с трудом. Помогали свиданки и Интернет, где периодически появлялись мои «официальные фотографии» из острога и новые главы «Тюремного романа». Парадные фотки, соответствующие строгому циркуляру «Inmate Photo Program»[502], не отражали черновую работу начинающего атланта…

… Кадры из документального фильма «Вечор, ты помнишь?»

Мотор! Камера! Начали!

Морозный вечер в тренажерном загоне. На цементном полу – снег и замерзшая серая грязь. Проржавевшие снаряды и колченогие скамьи для поднятия тяжестей. Рядом на подставке – обжигающе холодные гантели, трехметровая штанга и 45-фунтовые «блины». Всепроникающий ледяной ветер с океана. Пурга. Поземка. Настоящий «буранный полустáнок». Вода в бутылке на глазах превращается в ледяную кашицу. Психоделический синий свет. Четкие короткие тени. На переднем плане – в роли тяжелоатлета – штангист Лев Трахтенберг и его очередной замерзший чернокожий наставник. На спортсмене-экстремале – оранжевая шапочка. Тройные перчатки, сшитый по спецзаказу шарф-«труба», запачканные ржавчиной двойные серые трикошки, черные бутсы со стальными носами, болоньевая поддевка и темно-зеленая телогрейка. Движения Левы порывисты и схематичны, как в брейк-дансе.