Самописцы фиксировали пульс, потоотделение, непроизвольные телодвижения и прочие извержения человеческого вулкана.

Мое «ноу-хау» заключалось в самоконтроле и изменении реакции. Там, где «объект» должен был быть невозмутимым, я, как Штирлиц, вызывал в себе неприятные ощущения. Для этого, отвечая на «легкие» вопросы, я со всей силой давил на металлические колючки, засунутые в носки в ближайшем туалете, а также останавливал дыхание и сжимался, где только возможно.

В хитреньких, то есть в вопросах «по существу», я наоборот, старался расслабить члены и медитировать. Все становилось с ног на голову и шиворот-навыворот. Невинные вопросы вызывали повышенную реакцию организма, хоть и искусственную.

В результате супер-пупер аппаратус перестраивался под меня и включал зеленую лампочку: «клиент говорит правду».

Я гордился собой, зная, что сумел приручить волшебную машинку…

В Форте-Фикс «детекторы лжи» в пользовании у заключенных не наблюдались. Поэтому, вступая в любые товарно-денежные отношения с «рассрочкой платежа», нам приходилось играть в Главное разведывательное управление и включать мозги на полную мощность. Пропан-бутан, огнеопасно!

…Майкл Браун досиживал 14-летний срок за торговлю крэком в далеком Сиэтле. С годами его официальный «уровень опасности для окружающих» падал и его переводили из более серьезных «джойнтов»[484] в менее серьезные. После Форт-Фикса следующей остановкой Майкла должен был стать «тюремный лагерь» – «minimum security camp»[485].

Я успел познакомиться с несколькими уголовниками, которые начинали топтать зону в «супермаксах» – пенитенциарных центрах строго режима еще лет 20 назад. Примерно раз в пятилетку при отсутствии нарушений вставший на путь исправления контингент двигался вниз в сторону свободы. Процесс, противоположный «алие» – «восхождению» евреев на историческую родину в Эрец-Исраэль. Иудеи поднимались, а американских зэков за хорошее поведение – опускали.

…Кривозубый лысеющий сорокалетний бледнолицый Майкл курил. Поэтому ему постоянно требовались деньги, а с воли переводы не шли. У большинства «фартовых пацанов» семейные и дружественные связи прерывались после пяти-семи лет отсидки. Дождаться суженого-ряженого были способны лишь единицы. В силу этого Майкл служил «почтальоном», отоваривая приходящие на его имя переводы от родственников богатеньких буратин. Иногда – готовил и продавал какую-то бурду. Плюс подхалтуривал на чистке кроссовок и стирке белья.

После очередного (кратковременного, но качественного) пребывания в карцере я тоже решил попробовать парня в деле и как-то поутру вручил ему две сетки с грязным бельем. Стирка одного мешка стоила полтора тюремных доллара, то есть три макрели за все про все. Постельное барахло, тюремная униформа «сафари», бесконечные трусы-майки-носки, грязнючая-прегрязнючая одежда для занятий в открытом «джиме» накапливалась в двух многофункциональных мешках, подвешенных на двери внутри металлического шифоньерчика. Летом товара для стирки увеличивалось наполовину: в день я менял четыре-пять маек и две-три пары трусов как минимум.

Первые этажи форт-фиксовских казарм были оборудованы мини-прачечными на три стиральные и три сушильные машины. Очереди на тюремные постирушки напоминали мавзолеевские. Чтобы пробиться к заветным аппаратам, требовалась масса времени и терпения. Как и в случае с микроволновкой и телефонами, 350 соотрядников были обречены на ненужную ажитацию, стресс и иногда – кровопролитие. Некоторые зэки очередь покупали. Другие мучились, отмечались и скандалили. Третьи пользовались услугами Майкла и его конкурентов.

Как и в эксклюзивных прачечных за забором, артельщики осуществляли полный комплекс услуг, включая «pick up and delivery»[486]. Чистые вещи возвращались к владельцу аккуратно сложенными, рассортированными и по-домашнему пахнущими стиральным порошком «Tide». Шик, блеск, красота!

Цех тюремных прачек и уборщиков-полотеров на 95 % состоял из безденежных «испанцев» – бывших «мулов» – наркокурьеров из Латинской Америки. Таким «отщепенцам» деньги из дома, как правило, не присылали. Майкл оказался исключением из правил – белые стирками не занимались, предпочитая подработки и бизнесы поизощреннее. У каждого из «лондримэнов»[487] имелось по десятку постоянных клиентов, которым они стирали, а за отдельную мзду – гладили, чистили, зашивали. Самые работящие и старательные зарабатывали по две-три сотни в месяц только на «бытовом обслуживании». Правда, при этом им требовались железные нервы и кулаки для гнилых разборок с очередью к стиральным машинам. К тому же прачки вставали в 4–5 утра, далеко до общего подъема, и кружились по казарме не покладая рук-ног весь день.

От услуг Майкла Брауна я отказался через пару месяцев. Что-то мне подсказывало: «Держись от него, брат Лева, подале».

Формально разрыв произошел после того, как он попытался поднять цену на стирку до 25 долларов в месяц.

Некоторые зэки заключали с артельщиками контракты, как в буфетах «all you can eat»[488]. За энную сумму клиентура получала неограниченное количество постирушек. Несмотря на привлекательность «спецобслуживания», я лично предпочитал оплату «по факту». Очень не хотелось оказаться дурачиной и простофилей.

…Как-то раз я возвращался с очередного занятия кружка по «финансам и недвижимости». На вечерних курсах тюремного отдела образования учительствовало несколько акул капитализма – бывших «воротил» с Уолл-стрит. Они бескорыстно делились с пытливыми остапами бендерами накопленными знаниями, умениями и навыками. Это меня искренне радовало и забавляло одновременно – наш профессорско-преподавательский коллектив на сто пятьдесят процентов состоял из VIP-аферистов. Такой вот веселенький народный университет.

На ярких примерах из собственных и соседских уголовных дел они предупреждали студентов о возможных мошенничествах. О лучшем и не мечталось. Методика для чемпионов!

Неожиданно мимо меня, в сторону лейтенантского офиса на всех парах пронесся Майкл Браун. На мое «Hello!» и «What happened?»[489] он не отреагировал.

«Гарун бежал быстрее лани» под защиту администрации зоны. В воздухе запахло ЧП.

Еще через пятнадцать минут возбужденный Алик Робингудский сидел на моей шконке и делился новостями. Передо мной вставала очередная печальная картина человеческого падения и последствий пагубной привычки тратить больше, чем зарабатывать.

Если на воле американец мог объявить через суд о «персональном банкротстве», то в тюряге за подобное мочили в сортире.