– Значит, она меня все же видела даром, – произнес опер.

– Постоянно, – фыркнул Климентий. Кажется, он нашел, чем можно уязвить этого непрошеного гостя. – Пара седмиц всего, как наконец научилась вышвыривать вас из своей головы. Но и сейчас бывает, что ваш сиятельный лик достает ее по утрам.

Серые глаза колдуна при этих словах потемнели, но Клим бесстрашно продолжил:

– Но теперь вы решили напомнить о себе, когда она с таким трудом забыла вашу назойливую персону? Обрела здесь друзей. Свободу и волю жить, как ей хочется.

О том, что девушка планировала уехать на днях, Ложкин упрямо не собирался просвещать вэйна. Мо Ши прав, это серьезный противник. Но и он, Клим, не привык отступать перед трудностями. И в благородство, когда дело касается любви, играть не намерен.

– Что за свадьба? – задал неожиданный вопрос колдун. – Ты просил ее руки?

Климентий поднял подбородок.

– Собирался. Но теперь не уверен.

– Из-за меня?

– Естественно. Его вэйновство ведь еще не наигралось, видимо, – сощурив глаза, усмехнулся учитель. – А как я посмею забрать игрушку у самого спецстражца? – Блондин не успел договорить, как ощутил на своей шее стальные тиски. А точнее – обруч света. Вот она, сила колдунов во всей ее красе.

Вэйн подошел ближе и заглянул в глаза своей жертвы.

– Убьешь меня… вершитель… судеб? – прохрипел Ложкин с завидным упрямством, впустую пытаясь оттянуть от кадыка обруч.

– Видит Единый, хотел бы.

Глаза колдуна были совсем черны. Какое-то время он стоял, опустив голову, не замечая потуг своего соперника освободиться от удавки. Казалось, вовсе забыл о нем.

А затем обруч исчез так же внезапно, как и появился. Климентий, стоящий на коленях в мокром снегу, ощупал свое горло, влажное от выступившего пота.

– Кажется, она ждет твоего предложения, – произнес вэйн глухим голосом. – И… я не стану мешать вам, если чувства окажутся взаимными.

– Они уже являются таковыми! Не сомневайся, колдун, – процедил Клим из горячего желания отомстить за перенесенное только что унижение.

Невзоров взглянул на окно флигеля. Там, в тишине комнаты, на кровати продолжала спать Тиса Войнова. Женщина, которую он, кажется, потерял. Действительно. Что еще ему нужно было, дураку, чтобы это понять? Два с половиной месяца – и ни одного письма. Почтовые голуби – как в насмешку, чтобы скрыть свое местонахождение. Те слова на балу. Вчерашнее откровение на проводах аптекарши в ответ на вопрос ее подруги – выходит, оно все же было о нем. Он наблюдал, как она улыбалась этому умнику из школы, но все еще продолжал надеяться… А сейчас узнал, что она часто видела его все эти месяцы! Знала о его тоске по ней, возможно, даже находила его в Оранске под окном общежития. Глупец! Прости меня, девочка моя, за мое тугодумие. Я дам тебе этот шанс, шанс на жизнь, где нет меня.

– Тиса плохо себя чувствует и сейчас спит. Уходи. Завтра придешь, – велел вэйн Климентию, указывая скипом на сани.

– А ты останешься?

– И я… уйду.

* * *

В окнах домов погасли свечи, и ночная тьма опустила на Оранск звездный полог. В тишине флигеля раздавалось тихое мерное дыхание той, что забылась долгим целебным сном. На полу спиной к кровати сидел мужчина. Склонив набок голову и касаясь щекой женской руки, он почти не дышал. Как и зима за окном, он не желал уходить.

Солнечный зайчик коснулся лица, отогрел щеку, перебрался на переносицу. Тиса поморщилась и потянулась. В теле ощущалась небывалая легкость. На душе было тепло, словно солнечный свет пробрался и в нее. Должно быть, дело в ее сне. Да, ей снился сон, замечательный. Правда, о чем он, она не помнила, но точно знала: тревоги развеются, и Поня будет с ней.

Подумав об этом, девушка резко поднялась в кровати. А затем и соскочила с нее. Поня! Ее забрали! Отдали графине, и теперь она будет, как те несчастные девочки, которых она наблюдала из окна дома Отрубиных, носить за Озерской ее саквояжи и зонты! Войнова собиралась было рухнуть в видение, но хлопок входной двери и голоса ее остановили.

– Сюда проходите, – говорила кому-то Алевтина. – Она здесь.

Через секунду в комнату ступил незнакомый мужчина, седовласый, в салопе. Широкая ухоженная борода с проседью. Большая сума из телячьей кожи широкой лямкой оттягивала левое плечо.

– Эта эм-м… эта шустрая барышня и есть ваша больная? – Незваный гость обернулся к Алевтине. – А говорили, чуть ли не покойница.

– Так спала ж она, Федор Емельянович, спала, добудиться не могла до полудня. Ее сосед вчера, оказывается, привел больную всю, без чувств, верно, Тарас? Хоть мне бы сказал! Немтырь несчастный! – Аля бросила сердитый взгляд на благоверного, молчаливым утесом стоящего в дверном проходе. – Тиса Лазаровна, дорогая, как вы себя чувствуете!? – бросилась она к постоялице.

Тиса нахмурила лоб. Как чувствует? Великолепно себя она чувствует. Словно на всю жизнь отоспалась.

– Погодите, – бородач с толстой сумкой отодвинул в сторону хозяйку, – я тут лекарь. Мне и вопросы задавать причитается. Итак, барышня, позвольте на вас посмотреть.

Войнова растерянно оглядела себя и только теперь поняла: не надо на нее глядеть! Это же просто жуть. Платье измято, ворот расстегнут, волосы словно корова неделю языком вылизывала. Да что с ней произошло-то, что завалилась в постель в чем попало?! Стоило чуть притопнуть ножкой, как память вернула оставшиеся затерянные кусочки из прошлого дня. Как шагала от приюта, как в обморок рухнула посреди улицы. Люди подхватили ее. Вот стыд-то какой!

Покачала головой, застегивая пуговки на груди и приглаживая рукой волосы. Затем послушно показала язык лекарю, позволила оттянуть себе веки, заглянуть зачем-то в уши, а также ощупать горло и замерить пульс на руке.

– Жива ваша больная. Здоровее меня будет, – проворчал Федор Емельянович. – Видимо, вы, барышня, переутомились давеча, я прав?

Она кивнула.

– Сном нельзя пренебрегать, милая моя. И едой.

И ушел, денег не взял. Извинившись как перед лекарем, так и перед хозяевами за беспокойство, Тиса осталась одна и, слава Единому, наконец-то смогла заглянуть к Поне.

Она нашла девочку в роскошно убранной зале. В числе двух других воспитанниц она сидела у ног их сиятельства графини Озерской на низкой козетке. Растерянный взгляд ребенка заставил девушку немедленно поклясться, что Степаниде не поздоровится. Она найдет управу на нее и Праскеву во что бы ей это ни стало! Если не выйдет по-хорошему, будет по-плохому. Она доберется до Крассбурга и кинется в ноги Демьяну. Даже если она ошиблась в надеждах и вэйн действительно женится на Лилии, он поможет ей в память о прошлом. Отчего-то она была в этом уверена.

– Вы должны знать, что смирение и благодарность – наиглавнейшие добродетели истинно благовоспитанных барышень, – с абсолютно бесстрастным выражением на «кабачковом» лице поучала меж тем подопечных Озерская.