* * *

Демьян беспрепятственно миновал калитку и двор Кадушкиных, прижимая девушку к сердцу, и только на крыльце у открытых сеней задержался и развернулся.

Из-за поленницы выступил хозяин сих владений в тельняшке и штанах. Глядит хмуро, исподлобья. Если память не изменяет – Тарас, отставной моряк, глухой. А память колдуну изменяла редко.

– Ты кто будешь? – басом спросил мужик.

– Сосед, – стараясь не повышать голос, ответил вэйн.

– Чего с ней?

Демьян лишь махнул в сторону входа во флигель, приглашая хозяина зайти, коли есть желание. Тарас желание проявил, вошел следом, загораживая своей объемной фигурой весь дверной проем.

Вэйн уложил ношу на кровать, коснулся ладонью ее горячего лба.

– Сосед, – пробасил Тарас. – Не видал тебя раньше здесь.

– А я слыхал, что ты туг на ухо, – не отрывая взгляда от девушки, не остался в долгу тот.

– Стал слышать трошки. Еще по губам понимаю.

– А я у Соломиных изредка избу присматриваю.

– Захворала девка, – пробурчал моряк, видя, как, не приходя в себя, раскашлялась постоялица. – Из-за морозов, видать.

– Видать, да не только, – согласился Демьян.

– Ты лекарь, что ль?

– Лекарь – мой дед, а я – так… – Колдун проследовал на маленькую кухню и оглянулся. В очаге моментально вспыхнул огонь. На решетку поставился латунный чайник. Вэйн наполнил его, споро зачерпнув ковшом воду из ведра.

– Это еще кто приехал? – послышался недовольный бас Кадушкина.

– Мой посланец. – Демьян выглянул в уличное окно и поспешил из флигеля. Вернулся с бумажным свертком.

Тарас наблюдал, как сосед выложил на столик пару аптечных бутылей, затем ловко откупорил одну и плеснул черную жидкость в кружку. Сбегал в кухню, чтобы добавить теплой воды из чайника. Осторожно приподняв одной рукой под лопатки болезную, влил содержимое чашки ей в рот. То же самое проделал со второй бутылью.

– Ну же, Тиса, – прошептал вэйн, вглядываясь в ее лицо. – Расскажи мне, как ты умудрилась так истощить себя? Еще вчера улыбалась этому умнику… – Какое-то время он всматривался в девичьи черты, коснулся бережно ее щеки.

Губы беззвучно зашептали наклад, обновляя тепловой контур вокруг девушки.

– Э, сосед? А чегой-то ты так печешься о девчонке-то?

Он совсем забыл о присутствии Тараса.

– Я не сказал тебе главного, хозяин. – Вэйн глянул на мужика. – За домом Соломиных я приглядываю из-за нее.

– Зачем?

– Я люблю эту женщину.

– Хм. А она тебя?

– Не знаю.

– На ночь не останешься, – буркнул моряк. – Я это… в кухне посижу. Чегой еще, может, надобно?

– Нет, снадобья из аптеки со слабым колдовским накладом. Помогают быстрее обычного, но все равно не мгновенно.

Тарас оставил их вдвоем. Хороший мужик. Демьян укрыл Тису одеялом, затем не удержался и осторожно обнял ее. Припал щекой к каштановой макушке и закачал на руках как маленькую.

– Возвращайся ко мне, моя хорошая. Слышишь? Хватит блуждать в потемках. Бояться нечего. А девочку твою они тебе отдадут. Это я обещаю. Ты вот что скажи мне. Нужен ли я тебе еще.

Минула четверть часа, и видящая снова заговорила в бреду. Еле слышно и почти бессвязно.

– Поня… забрали…

– Вернут, – тут же пообещал вэйн. На лице Тисы появилась испарина, и он вытер ее носовым платком.

– Демьян… ты… видение… снова… – Она раскрыла мутные глаза и тут же опять закрыла. Лицо отразило досаду. – Не надо… – взмолилась.

– Что не надо?

– Не надо… – Она ткнула его в грудь ладонью.

– Что? Почему? – не мог понять он.

– Свадьба… весной… – заметалась девушка в его руках, – видения… не надо…

Вэйн замер, прислушиваясь. А потом закусил губу и закрыл глаза.

Тиса словно выплеснула свои переживания и затихла. Когда спустя длинные минуты тишины она заговорила снова, Невзоров понял, что бредовое состояние крепчает. Слова хоть и проговаривались легче, но от смысла были далеки. А потом страдающая стала повторять одну и ту же дурацкую фразу.

– Ты… встань на голову… спой песню… – шептала она жарко.

– Зачем?

– Вырастет рог.

– О, мне рогов как раз не хватает, любимая, – невесело хмыкнул Демьян.

– Спой на голове, и вырастет рог, – повторяла она, а затем и вовсе зашептала слова старой военной песни: – На смертный бой идут имперские войска, во имя Бога опрокинем стан врага…

– Хорошо, – сдался вэйн, – я так и сделаю. Обещаю. – Он улыбнулся и тоном сказочника, потчующего историей ребятню, продолжил: – И вырастет у меня большой рог, красивый и витой, как у Вемовея.

– Да, белый. – Тиса наконец успокоилась и, послушав еще недолго «сказку» колдуна, затихла. Дыхание ее выровнялось, и девушка уснула.

Какое-то время главвэй просто смотрел на нее, а когда на улице послышался звук бубенцов, Демьян осторожно уложил голову спящей на подушку и поднялся. Метнув тяжелый взгляд в окно, вышел из комнаты.

– Там опять кого-то нелегкая принесла, – проворчал ему Тарас, стоя посреди двора.

– Это ко мне, – бросил ему сосед, широким шагом направляясь к калитке.

Меж тем светловолосый мужчина, а именно учитель школы одаренных Климентий Ложкин, остановил у обочины сани, спрыгнул с козел и заспешил к знакомому дому. Однако вынужден был остановиться на полпути. У калитки его поджидал незнакомец. Сюртук его оказался тонок и простоват, в отличие от самого хозяина. Средний рост, жесткие черты лица. К поясному ремню на боку прикреплен вэйновский скип. Несколько секунд колдун рассматривал блондина с холодной дымкой в глазах. Затем все же сказал:

– Вы оказались слишком расторопны… учитель.

– А вы, я так понимаю, тот самый вэйн, от которого моя ученица бежала из Увега, – не скрывая неприязни, ответствовал Ложкин. – Долго же вы ее искали. Для опера ССВ – непростительно долго.

Демьян молчал, сохраняя невозмутимость Во всем его облике светилось неоспоримое превосходство, и это задевало учителя больше слов.

– И что теперь? – спросил Климентий. – Явились сюда, чтобы окончательно сломать ей жизнь?

– С чего взял, что я могу ее сломать? Это она тебе сказала?

– Вэйны… – усмехнулся блондин. – Сама уверенность и непоколебимость в своей правоте вершить чужие судьбы!

– Значит, все-таки она, – пробормотал колдун, мрачнея лицом.

Заметив, это, учитель приободрился.

– Тиса пришла ко мне в начале зимы с надеждой, что я избавлю ее от видений вашей великоважной персоны. Готова была досуха себя выжать, лишь бы не лицезреть вас.