внакладе: к нему перешли бы города, составлявшие, собственно, причину войны, – Червия, Римини и Фаэнца со всеми их землями и крепостями. Но его долгосрочные планы простирались гораздо дальше любых вопросов о территориальных границах. Италия в его представлении теперь была разделена на три части. Севером правил французский Милан, югом – испанский Неаполь. Между ними оставалось место для одной (и только одной!) могущественной и процветающей державы, и такой державой, как твердо решил папа Юлий II, должна стать Папская область. Венеция, если пожелает, может уцелеть как город, но как империя она должна быть разрушена.

Ожидать, что европейские государства отнесутся к подобной политике благосклонно, не приходилось: для этого не было никаких мыслимых причин. Вступить в союз, предложенный папой, они могли бы лишь ради собственных целей, но никак не ради поддержки папства. Максимилиан I, осознавший, что без помощи французов утраченные земли не вернуть, уже предпринял попытку договориться с королем Людовиком XII независимо от папской инициативы. Ни ему, ни другим возможным союзникам, к которым обратился Юлий II, не было дела до того, что законное право на все территории, которые они намеревались занять (исключая города Романьи, которые в любом случае заботили только папу), принадлежало Венеции, – хотя это право фиксировали договоры, которые по доброй воле подписали и Франция, и Испания, а всего несколько недель назад, в рамках трехлетнего мирного соглашения, и сам Максимилиан I. Соображения морали их беспокоили и того меньше. Возможно, они и пытались представить свои действия как справедливую атаку, призванную положить конец хищнической агрессии, но при этом прекрасно отдавали себе отчет, что поступают куда более агрессивно, чем когда-либо позволяла себе Венеция. Искушение оказалось слишком сильным, возможные выгоды – слишком заманчивыми. И предложение папы Юлия II было принято.

Смертный приговор Венецианской империи был подписан 10 декабря 1508 г. в Камбре при участии Маргариты Австрийской (регента Нидерландов, выступавшей от имени своего отца Максимилиана) и кардинала Жоржа д’Амбуаза (от имени короля Франции). Сам Юлий II официально присоединился к лиге лишь в марте следующего года, хотя его легат присутствовал в Камбре; однако в преамбуле к договору его голос слышен снова и снова:

…дабы положить конец лишениям и беззакониям, надругательствам и бедствиям, что венецианцы уже причинили не только Святейшему престолу, но и Священной Римской империи, и дому Австрийскому, и дому герцогов Миланских, и королей Неаполитанских, и многих других государей, отнимая и самовластно присваивая их товары и собственность, их города и замки, словно бы сговорившись наносить урон всем вокруг…

Посему мы сочли не просто разумным и почетным, но и необходимым призвать всех собраться и совершить справедливое возмездие, погасив сей великий пожар, коим пылает ненасытная алчность венецианцев и обуявшая их жажда власти.

Три месяца спустя, в довершение всех несчастий, венецианцы пострадали от большого пожара в буквальном смысле слова и еще больше пали духом. 14 марта 1509 г., во время заседания Большого совета, весь Дворец дожей сотрясся от небывало мощного взрыва. Ударная волна докатилась от Арсенала, где, всего в четверти мили от дворца, от случайной искры загорелся пороховой склад. Заседание тут же прервали; члены совета поспешили к месту взрыва, чтобы оценить ущерб. Все оказалось еще хуже, чем они ожидали: весь район Арсенала превратился в бушующий ад. Многие дома обрушились при взрыве, а остальные полыхали. По всему городу кинули клич, созывая на помощь. Члены совета сбросили свои мантии и присоединились к спасательным работам. Они трудились не покладая рук, но погибших все равно оказалось слишком много, а раненых и обездоленных – и того больше. Как и следовало ожидать, по городу поползли смутные слухи о диверсии, учиненной агентами Людовика; Совет десяти предпринял тщательное расследование, но так ничего и не выяснил. Единственным утешением служило то, что всего за сутки до происшествия четыре тысячи бочек с порохом погрузили на баржи для отправки в Кремону. Если бы с погрузкой задержались еще хоть на день, взрыв вышел бы еще сильнее – не устоял бы и сам Дворец дожей. Но и так Венеция лишилась значительной части своего военного потенциала, причем как раз тогда, когда перед лицом грядущей бури следовало собрать все силы в кулак.

А тучи и впрямь сгущались стремительно. Похоже, папа медлил лишь потому, что желал убедиться в искренности остальных членов новой лиги: он не хотел публично принимать всю ответственность за создание еще одной столь же бесполезной организации, как сколоченный им пятью годами ранее Блуаский союз. Но еще до конца марта о вступлении в лигу официально заявил король Испании, и Юлий II наконец решился: 5 апреля он открыто присоединился к союзу, а девять дней спустя Франция выступила с объявлением войны.

Венецианцы, давно уже опасавшиеся худшего, встревожились не на шутку. Чтобы помешать лиге достичь заявленных целей, они были готовы поступиться многим, и даже своей национальной гордостью. Они охотно приняли предложение о посредничестве, выдвинутое Генрихом VII Английским, и пообещали вернуть под контроль Папской области Римини и Фаэнцу, но папа больше не желал и слушать ни о каких частичных уступках. «Пусть синьория поступает со своими землями, как ей будет угодно», – ответил он на это предложение. Тогда венецианцы обратились к Максимилиану I, отправив специального посла, который заверил его в неизменной преданности со стороны республики и в том, что мнимая непочтительность, проявленная по отношению к императору в прошлом году, объяснялась лишь союзными обязательствами перед Францией. Теперь Венеция была свободна от любых подобных уз и чувствовала себя обязанной предупредить его императорское величество об амбициях французов, которые могут быть удовлетворены только за счет империи, и предложить ему объединить усилия против короля Людовика XII, пока не стало слишком поздно.

Тонким такой подход не назовешь (венецианская дипломатия была способна на большее и не раз уже доказывала это в прошлом), и ответное молчание Максимилиана I вряд ли удивило синьорию. Но тогда Венеции противостояла лига европейских держав, куда более грозная, чем любое итальянское государство, с которым она сталкивалась в прошлом. В эту лигу входили четверо самых могущественных правителей христианского мира. Союзников у Венеции не было. Ее загнали в угол, и на очередном пленарном заседании Большого совета, в воскресенье 22 апреля, дож Лоредано открыто признал этот факт, призвав соотечественников забыть о разногласиях и распрях и объединиться ради спасения республики, «ибо, – заключил он, – если мы ее потеряем, то лишимся великого государства, и самого Большого совета не станет, и мы не сможем больше наслаждаться свободами, которыми пользовались до сих пор». Затем он пообещал, что три дня спустя, после традиционного пира, который дожи устраивали на день святого Марка, подаст пример