хотя бы страх перед наказанием за трусость, они во все времена отворачивались от своих нанимателей, как только теряли надежду на быстрое обогащение или замечали, что ход войны повернулся в пользу противника. Вот и тогда Питильяно лишь беспомощно и (хочется надеяться) коря себя за несвоевременную осторожность наблюдал, как его покидает отряд за отрядом. Те немногие, что еще находились под его командованием, не смогли бы продолжать кампанию, даже если бы у них хватило на это духу. Оставалось только одно – со всей возможной поспешностью вернуться в лагуну.

Вести о катастрофе достигли Венеции 15 мая, в десять часов вечера. Когда это случилось, хронист Марино Санудо как раз находился в зале сената в обществе нескольких «мудрецов»; в его дневнике сохранился рассказ о том потрясенном молчании, в котором они выслушали гонца, поведавшего о сокрушительном поражении венецианцев и бегстве Питильяно и перечислившего имена некоторых погибших и раненых (большинство которых в городе размером с Венецию наверняка были известны всем присутствовавшим). Тотчас известили дожа и сенат, и те, несмотря на поздний час, собрались на срочное заседание; дож, как отметил Санудо, по обыкновению выглядел так, будто стоял одной ногой в могиле. Между тем слухи разлетелись по городу со скоростью лесного пожара, и простые горожане тоже устремились к Дворцу дожей. Во дворе собралась толпа, громко требовавшая официальных известий в тщетной надежде, что правда окажется не столь ужасной, как неподтвержденные слухи.

Но правда оказалась еще страшнее. Французы к тому времени уже занимали одну за другой все земли к западу от Минчо, на которые могли предъявить хоть малейшие притязания. Максимилиан I, со своей вечной привычкой тянуть до последнего, запаздывал, но ждать его прибытия оставалось недолго. Одним словом, Венеция могла поставить крест на всех своих материковых владениях. Те города, что еще оставались под ее контролем, были совершенно беззащитны: в отсутствие действующей армии они ничего не могли противопоставить захватчикам. Камбрейская лига уже достигла большинства своих целей фактически одним ударом, а за остальными, казалось, стоило лишь протянуть руку. Единственной защитой самой Венеции, полностью деморализованной, растерянной и униженной, были коварные отмели, окружавшие город испокон веков.

Столетием ранее венецианцы могли бы утешиться мыслью, что они прекрасно обойдутся и без владений на материке. В те времена им жилось куда как проще; они все еще были народом моря, процветавшим благодаря выгодной торговле и господствовавшим на рынках Востока. Но с тех пор все изменилось. Левантийская торговля так и не восстановилась до конца после падения Константинополя в 1453 г. Венеция уже не была полновластной хозяйкой Восточного Средиземноморья, где в прошлом никто бы не посмел бросить вызов ее владычеству; ее колониальная империя съежилась до нескольких крохотных и ненадежных опорных пунктов, окруженных османскими владениями. Если бы турки закрыли для нее свои гавани, то и более отдаленные восточные рынки оказались бы для нее потеряны: португальцы не упустили бы свой шанс. Одним словом, выжить за счет одного лишь моря Венеция больше не могла. Отныне ее граждане все чаще обращали взоры на запад, на плодородные равнины Ломбардии и Венето, на процветавшие мастерские Вероны и Брешии, Падуи и Виченцы, на сеть дорог и водных путей, соединявшую их с богатыми торговыми городами Европы. Теперь их сокровище, а вместе с ним и сердце находилось на материке, но он оказался для них потерян.

В сенате и Совете десяти шли разговоры о том, чтобы продолжать сражаться. Все согласились, что нужно попытаться собрать еще денег и нанять еще людей (хотя никто не понимал толком, откуда их взять), а также отправить письма генерал-капитану, проведитору Андреа Гритти и венецианскому ректору Брешии, заверив их, что правительство не пало духом, и призвав держаться дальше. Тем не менее двое новых проведиторов, избранных специально для руководства перегруппировкой и восстановления боевого духа в изрядно приунывших войсках, отказались принять на себя эти обязанности; и все в глубине души понимали, что в военном отношении ситуация безнадежна – по крайней мере, на данный момент. Начинали сказываться и последствия интердикта: Санудо писал, что в день Вознесения, 17 мая, Венецию против обычного не заполнили толпы гостей из других городов и стран; Пьяцца стояла пустой и безлюдной. Казалось, весь город погрузился в траур. Впрочем, сами венецианцы отнюдь не сидели сложа руки. Они понимали: даже если враг не сможет подойти по воде, никто не помешает ему взять город в кольцо блокады. Используя короткую передышку, они пополнили запасы зерна и даже построили мельницы на плотах вдоль побережья. Всех бродяг и подозрительных особ брали под стражу; для круглосуточного наблюдения за всеми входами в лагуну организовали специальные комиссии, состоявшие поровну из аристократов и простых горожан.

В то же время отправили очередных послов к Максимилиану I, снова указав ему на непомерные амбиции французов и предложив те же 200 тысяч флоринов (или, если он пожелает, по 50 тысяч в год на протяжении десяти лет), если император согласится взять на себя роль «отца и защитника» республики. Вдобавок ему пообещали вернуть все территории, столь неожиданно отнятые годом ранее. Но император опять не ответил. К началу июня его уполномоченные представители уже трудились не покладая рук, принимая под власть империи капитулировавшие один за другим города: Верону, Виченцу и Падую, Роверето, Риву и Читтаделлу, пока наконец венецианцев не оттеснили до самой Местры. Вся Ломбардия и Венето были потеряны. Апулийские порты между тем вернулись к королю Неаполя; герцог Феррарский захватил Ровиго, Эсте, Монселиче и Полезино – весь регион от реки По до нижнего течения Адидже, на который издавна притязало его герцогство; маркиз Мантуанский завладел Асолой и Лунато, а 28 мая полномочный легат Юлия II наконец присоединил к Папской области те злополучные земли Романьи, из-за которых развернулась вся эта череда трагических событий, в том числе Римини, Фаэнцу, Червию и Равенну. Вопреки прямым обещаниям неприкосновенности, зафиксированным в договоре, всех венецианских чиновников в этих городах бросили за решетку.

Кое-где ситуация оставалась не столь безнадежной. Тревизо отважно бросил вызов представителю императора (сопровождавший того отряд годился разве что для исполнения церемониальных обязанностей) и на следующий день, 10 июня, над городом взвилось знамя святого Марка. Население Фриули тоже в основном продолжало стойко сопротивляться, а жители Удине даже обратились к республике с просьбой прислать отряд страдиотов на случай, если возникнет нужда в обороне. Венеция отблагодарила города, которые оставались на ее стороне, предоставив им привилегии и налоговые льготы, но верность этих немногочисленных союзников служила лишь слабым утешением по сравнению со всем, что она потеряла.

31