Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Через несколько часов продавцы газет вовсю носились по людным местам города, размахивали свежими выпусками, сообщали:
— Покушение на князя Икрамова!
— Убиты ординарец и шофер князя!
— Кто стоит за покушением на начальника сыскной полиции столицы?
— Смертельно раненный террорист доставлен в Департамент полиции!
— Рана князя не смертельна!
В церковь Табба, по обыкновению, пришла вечером, когда было пусто и тихо. Батюшка был все тот же, увидел свою прихожанку, узнал.
— Я уж было решил, что ты забыла дорогу в храм.
— Нет, батюшка, не забыла. Боюсь, что Господь оставил меня.
— Господь никого не оставляет. Он ждет, что к Нему придут и покаются.
— Пришла попросить благословения.
— На доброе дело?
— Не знаю. Наверно, на доброе.
— Желаешь кому-то помочь, протянуть руку?
— Желаю. Но не знаю, как сказать, чтобы вы поняли.
— Говори, пойму.
— Как, батюшка, следует судить человека, приносящего зло?
— Его может судить только Бог.
— А если судить буду я? — глаза Бессмертной горели.
— Ты?.. Разве ты Бог?
— Но Бог не видит его грехов!.. Не видит, что этот человек лжив и мерзок в своей лжи!
— Ты одержима.
— Да, одержима! Но моя одержимость светла и чиста! Я хочу очистить мир от скверны, наказав хотя бы одного человека!
— Даже Бог не наказывает. Он всегда прощает.
— А я не могу простить! Потому что не могу жить по заповеди — ударили по одной щеке, подставь другую! Устала! Я хочу оторвать бьющую руку!
— Ты бредишь. Одумайся и приходи еще раз.
Священник обошел Таббу, двинулся в сторону алтаря, она остановила его:
— Я пришла за помощью, батюшка! Если я не права, подскажите и вразумите! Я не могу остановиться! Я дошла до края, за которым гибель. Остался всего один шаг… Что мне делать?
— Молиться и просить у Господа помощи. Только Он может вразумить тебя и остановить перед греховным шагом.
Квартира Антона находилась в одном из доходных домов на северной окраине Петербурга. Доходные дома представляли собой длинные двухэтажные бараки с одним общим входом, во дворе которых на веревках сушилось постиранное серое белье и резвилась на самодельных качелях многочисленная детвора.
Табба стояла у окна, в руках держала пару свернутых газет, задумчиво смотрела на эту дворовую жизнь.
Квартира была бедно обставлена, комнат всего две, и жильцов здесь было двое — сам Антон и его сестра Дуня, белобровая и неловкая девица двадцати лет. Кроме того, здесь находились также Глазков и Катенька.
Все смотрели на Бессмертную, не решались отвлечь ее от мыслей.
— Так чего завтра будем делать? — первым не выдержал Антон. — Ежели все отменяется, то выхожу на линию. Ежели как просили, значит, платите, госпожа, денежки. Потому как бесплатно даже слоны не ездют.
Бывшая прима неторопливо повернулась, обвела взглядом присутствующих.
— Ничего не отменяется. — Достала из сумочки сто рублей, протянула Антону. — Все, что могу.
— Держи… — передал он деньги сестре. — Ежели чего, пусть будут у тебя.
Дуня захлопала глазами, неожиданно тихо расплакалась.
— А чего затеваете-то?
— Ступай к себе и спрячь деньги под подушку. Остальное не твоего ума дело!
Дуня ушла. Глазков несмело спросил:
— Может, отложить?.. На князя покушались, как бы охрана не стала свирепствовать.
— Отложите, сударыня, — попросила Катенька. — Нехорошо у меня на душе.
Бессмертная прошла к стулу, положила руки на его спинку.
— Все в руках Господних.
— Госпожа! — подал снова голос Антон. — На душе у всех чешется, уважьте народ, перенесите на другой день. Пущай губернатор поживет как бы чуть подольше. Хоть и нагадит еще, но не так чтоб много.
— Нет! — лицо Таббы было искажено. — Нет!.. Я не могу больше ждать! У меня каждый день на счету! Я все решила, все подогнала, все подсчитала. Господь поможет мне… Если же кто не хочет, если кто струсил, вон порог, а за порогом Бог!.. Время есть до утра, думайте!
Обер-полицмейстер Крутов навестил князя в госпитале.
При появлении начальства перебинтованный Икрамов попытался подняться, тот жестом остановил его.
— Лежите… Любое напряжение сейчас вредно. — Уселся возле койки на стул, махнул двум ординарцам, чтоб ушли. Потом вздохнул, заключил: — Худо, князь, весьма худо.
— Ничего, Николай Николаевич, поправлюсь, — улыбнулся тот.
— Я не о вас. Вы, разумеется, поправитесь — и организм крепкий, и ранение не смертельное. Худо в стране.
— Будем стараться, чтоб и страна поправилась.
— Боюсь, что уже опоздали. — Крутов перевел взгляд на окно, за которым легкой желтизной начинали гореть листья. Наклонился ближе к кровати, прошептал: — Распад, деградация, безволие… Возле государя странные полуграмотные людишки, в Думе — ворье, полиция куплена, армия растеряна, народишко пьет и бунтует. Что делать, князь?
— Не впадать в отчаяние, ваше превосходительство.
— Как не впадать?.. Я не сплю по ночам, а если и засыпаю, то принимаюсь орать и плакать, пугая домочадцев. Я, князь, схожу с ума и не вижу помощи ни с какой стороны.
— Хотите услышать мое признание? — усмехнулся Икрамов.
— Нет, нет… Не надо! Достаточно того, что вы едва не стали жертвой безвластия и беззакония!.. Это я скорее для себя, потому что держать внутри уже нет никаких сил! Они скоро уничтожат нас.
— Кто?
— Подпольщики, бунтари, эсеры, анархисты, демократы, либералы — вся эта сволочь. — Николай Николаевич совсем перешел на шепот: — И конечно, мировая закулиса!.. Прежде всего она! Во всем она!.. Она уничтожит самодержавие, уничтожит Россию!
Помолчали, обер-полицмейстер достал из коробочки успокаивающую таблетку, стал жевать ее.
— Кто, по-вашему, решился на покушение? — спросил он.
— Таких более чем достаточно, — усмехнулся Ибрагим Казбекович.
— Думаю, эсеры. Они свирепствуют особенно. Я, грешным делом, вначале подумал про вашу бывшую пассию. Думал, она. Но когда медики вспотрошили остатки бомбистки, понял — ошибся.
— Бывшая пассия — это кто? — взглянул на Крутова князь.
— Госпожа Бессмертная. Мне ведь несут в уши даже то, чего я не желаю слышать.
— Да, я имел с мадемуазель романтические отношения. Но это в прошлом. Ныне я начальник сыскного отдела, она — преступница.