— Я подскажу. Граф приезжал к вам с целью узнать место проживания мадемуазель Бессмертной.

— Ко мне?.. С этой целью?

— Именно так.

— Вы шутите, ваше высокородие. Если бы мне было известно место проживания Бессмертной, я немедленно потребовал бы санкции на ее арест.

— Но вы ведь знали, что мадемуазель некоторое время находилась на квартире прапорщика Глазкова?!

— Простите, но это какой-то сумасшедший дом. Я говорю — нет, вы говорите — да. Кто вам сообщает подобную чушь?

— Граф Кудеяров, который навещал вас, и которому вы сообщили адрес нахождения Бессмертной. Адрес этот — квартира Глазкова, на которой вы были задержаны.

— Кстати, — поднял палец Гришин, — а что послужило поводом для моего задержания? Только лишь посещение указанной квартиры?

— Не только, — снова вступил Потапов. — Вы, Егор Никитич, докладывали, будто расстрел эсеров на конспиративной квартире был совершен некой дамой по имени Ирина.

— Да, припоминаю. У вас есть сведения, что это не так?.. Вы нашли убийцу?

— Представьте.

— Кто же?

— Госпожа Бессмертная, и вы прекрасно это знали.

— Голословное утверждение!

— У нас есть свидетели.

— Рад буду с ними познакомиться.

— Это входит в процедуру дознания.

Гришин повернулся к князю:

— Позвольте, ваше высокородие, вопрос?

Тот кивнул.

— Вы ведь любили мадемуазель?

— Это имеет отношение к делу?

— Самое непосредственное. Вы любили, были с ней близки, а теперь мстите. За что?.. Только за то, что она стала несчастной и обездоленной? За то, что ее вышвырнули из театра и она стала никем? За то, что от отчаяния стала искать правду в этой жизни и стала жертвой этих поисков? За это ей мстите? Или за то, что она до сих пор живет памятью безумного поэта, по безумным следам которого решила пойти?.. Что вам не дает покоя, князь? Почему вы так жадно набросились на несчастную девушку, будто у нас нет иных, более значимых для отечества и времени дел? Страна гибнет во лжи, бесправии, воровстве и предательстве. Вы же ловите по сути своей неопасных и беспомощных женщин. Зачем? Почему? Ответьте мне как мужчина! А вы ведь особой стати мужчина, для которого честь и гордость не пустые звуки!.. Я жду.

Гришин смотрел на бледного, с выступившими желваками на скулах князя, который продолжал так же монотонно раскачиваться с носка на пятку.

Икрамов ответил не сразу, неторопливо и тихо:

— К сожалению… или к счастью… допрос ныне проводите не вы, Егор Никитич. Поэтому на все ваши вопросы отвечу я сам себе, а вас сейчас проводят в пыточную, где вы вспомните все, о чем забыли по пьяной голове и по трезвой тоже. Благо что вы сами не однажды бывали в тех «апартаментах» и знаете все прелести экзекуций.

Пытали Егора Никитича в той же пыточной, в которой некогда пытали пана Тобольского. Те же самые могучие палачи — их было двое — поставили Гришина перед собой, надели тяжелые наручники на ноги и руки, вопросительно посмотрели на пишущего что-то в журнале Потапова.

— Готовы, Георгий Петрович.

Тот оторвался от письма, кивнул:

— Начинайте.

— Может, пару вопросиков для затравки, Георгий Петрович? — насмешливо спросил Егор Никитич. — Как-то веселее будет.

— После массажа, Егор Никитич… После него ты станешь и веселей, и покладистей.

Палачи стали медленно крутить цепи, шестеренки затрещали, застучали, ноги Гришина стали медленно расходиться по сторонам, руки заламываться назад. Суставы выворачивались, хрустели, голова произвольно запрокидывалась, тело начинало медленно и беспомощно подниматься к потолку, и Егор Никитич не выдержал, закричал громко и страшно.

Пролетка с Михелиной остановилась возле ресторанчика «Мадам Одесса». Девушка легко соскочила на мостовую, выбрала местечко на террасе так, чтобы хорошо была видна улица.

Подошел официант. Она распорядилась:

— Стаканчик сельтерской.

— Может, красного вина, мадемуазель?

— Сельтерской!

Официант послушно ушел. Миха достала из сумочки модный журнал и стала листать его.

За соседним столом изводил родителей капризный ребенок трех лет, чуть в сторонке над чем-то хохотала компания молодых нагловатых одесситов. На улице, рядом с террасой зазывал желающих помериться силой мужчина в пляжном трико, предлагая для этого либо себя, либо новинку — механический силомер. Рядом продавались цветы, мороженое, булочки и прочая южная дребедень.

Миха поймала на себе чей-то взгляд, посмотрела в ту сторону. На нее печально и внимательно смотрел сильно набриолиненный молодой господин, медленно попивая при этом вино.

Девушка взяла стакан с водой, принесенный официантом, сделала глоток, снова углубилась в журнальчик.

Молодой господин поднялся из-за своего столика, направился к ней.

— Могу я рассчитывать на самую минуточку вашего внимания, мадам? — вежливо спросил он.

— Мадемуазель.

— Пардон, мадемуазель.

— Слушаю вас.

— Я могу присесть?

— Я жду маму.

— Как только она появится, меня сразу тут не будет, — молодой господин уселся напротив. — Если я вам не интересен, мадемуазель, вы так прямо и скажите.

— Вы мне не интересны.

— Интересно узнать почему?

— Потому что не интересны, — довольно резко ответила Миха. — Еще вопросы будут?

— Будут, и не один… По разговору вы не одесситка?

— Молодой человек, вернитесь за свой столик!

— А за это, мадам, я могу уже серьезно обидеться! Знаете, что бывает, когда обижается одесский мужчина?

— И что же бывает?

— Это не для женских нервов!.. Он или уходит, или остается на всю жизнь.

— Надеюсь, вы уйдете.

— Нет, мадемуазель, я останусь на всю вашу жизнь. И если вы когда-нибудь на глубокой старости скажете мне за этот случай, что я сделал большую ошибку, присев к вам, то это будет ошибка не ваша, а моя.

Михелина достала из кошелька пару монет, положила на стол и направилась к выходу.

— На чай!.. Вам и официанту!

— Мадам! — крикнул ей вслед молодой господин. — Чтоб у вас в жизни было столько слез, сколько я смогу купить на ваши копейки воды!

Воровка разгневанно покинула террасу, повертела головой, прикидывая, где лучше ждать мать, направилась к перекрестку.

И тут буквально лицом к лицу натолкнулась на Михеля.