Полицмейстер извлек из папки два паспорта, протянул один из них Михе.

— Ваш паспорт?

Она мельком взглянула на него, пожала плечами.

— Да, мой.

— А этот? — Аркадий Алексеевич показал второй. — Это документ вашей матери?

— Да.

— То есть вы и ваша мать — Белла и Сарра Гринблат?

— Да.

— И вы проживали в гостинице «Ожерелье королевы» у тети Фиры?

— Да.

— Где сейчас ваша мама?

— Мне неизвестно. Я ждала ее, но меня почему-то забрала полиция.

— Почему-то?

— Да, почему-то!

— И господин, с которым вы столкнулись на улице, вам незнаком?

— Конечно… По-моему, он не совсем нормальный.

Аркадий Алексеевич неторопливо достал из ящика стола типографский портрет Соньки, поднес к лицу девушки.

— Это ваша мама?

Миха замялась, смутилась и ответила:

— Да.

— Дивно, — полицмейстер снова полез в ящик стола, взял оттуда газету с заголовками и фотографиями. — Вы узнаете здесь себя и свою мамочку?

В комнате стало тихо, и даже писарь перестал печатать.

Воровка бросила взгляд на газету и, помолчав пару секунд, тихо произнесла:

— Мне нечего вам сказать.

— То есть вы признаете, что являетесь дочерью Софьи Блювштейн, больше известной как Сонька Золотая Ручка, а вашим отцом является тот господин, с которым вы столкнулись на улице?

— Я не стану больше отвечать.

— Вместе с матерью вы отбывали пожизненную каторгу на Сахалине, откуда бежали, воспользовавшись услугой капитана парохода «Ярославль»?

Михелина молчала.

— На Сахалине вы имели роман с начальником поселка вольнопоселенцев поручиком Гончаровым? — продолжал Соболев.

Девушка по-прежнему не отвечала.

— По нашим сведениям, вы ждали ребенка от господина Гончарова, однако, судя по внешности и по легкости существования, роды у вас не случились?

В глазах воровки на миг возникли слезы, но она сдержалась.

— Вам известно, мадемуазель, что случилось с господином поручиком после вашего бегства?

— Думаю, он по-прежнему на Сахалине.

— Нет… Он пытался бежать и в результате…

— Что? — подняла испуганные глаза Миха.

Полицмейстер взял со стола шифрограмму, протянул ей.

— Ознакомьтесь.

Девушка впилась глазами в написанное, растерянно посмотрела на сидящих, вновь пробежала текст, вскрикнула и вдруг стала медленно сползать со стула.

Фадеев едва успел подхватить ее. Конюшев быстро налил воды.

Миха медленно пришла в себя, взглянула в расплывшиеся лица, стала плакать тоненько, скуляще.

— Вызовите конвойного! — распорядился полицмейстер.

— Конвойный! — продублировал Фадеев.

Младший полицейский чин помог Михелине подняться. Конюшев помог ему вывести ее в коридор, вскоре вернулся, развел руками:

— Вот так, господа… Не нужно ни допросов, ни очных ставок.

— Жаль девицу, — почесал затылок Соболев. — Все-таки что-то человеческое в ней осталось.

— Не уверен, — возразил Фадеев. — Это их образ жизни — театрально любить, трагически умирать, беспардонно воровать! Трудно представить, сколько жертв оставили после себя сия очаровательная особа и ее прославленная мамаша!

— Все равно жаль. У нас ведь тоже есть дети. — Аркадий Алексеевич вздохнул, заключил: — Встречу с князем придется отложить. Слишком много сюрпризов для столь хрупкой особы.

— А как поступим с ее папашей? — не без иронии спросил Фадеев.

— С сумасшедшим?.. А кому он теперь нужен? Пусть бродит себе, пока не загнется где-нибудь под забором.

— Но он подсажен на морфий.

— Тем более. Такие люди долго не живут.

В парке народ развлекался на аттракционах, выстаивал в очередях за мороженым, водой и сладостями, детвора носилась с воздушными шариками.

Карусель, на которой катались банкир и княжна, наконец остановилась. Крук помог девушке спуститься вниз, подвел к скамейке, усадил.

— Это с непривычки. Сейчас пройдет… — он принялся осторожно тереть ей виски.

Она отвела его руку, подняла глаза — они были полны слез.

— Совсем плохо, княжна?.. Может, к доктору?

— Я ненавижу, — прошептала Анастасия.

— Простите?..

— Ненавижу… И вас, и себя. Но больше себя.

— Я вас не понимаю, княжна.

— Я предала самого близкого человека. Он один, в тюрьме, за решеткой, а я кручу роман, веселюсь, радуюсь, наслаждаюсь!.. Мой бедный кузен! Ненавижу себя, презираю и стыжусь! — Анастасия прижалась к груди Крука, стала плакать отчаянно и горько. — Андрюша, мой родной…

Он растерянно гладил по ее волосам, молчал.

Постепенно княжна стала успокаиваться, вытерла платочком слезы, подняла голову:

— Надо что-то делать.

— У меня назначена на завтра встреча с полицмейстером.

— Вы будете просить?

— Нет, я постараюсь решить вопрос другим путем.

— Думаете, получится?

— Я буду стараться, — улыбнулся банкир. — Стараться ради вас, княжна.

— Благодарю… Простите мою несдержанность.

Сонька долго сидела на чугунной скамейке на Французском бульваре, смотрела в одну точку, не обращая внимания на суету вокруг.

Затем поднялась и побрела по улице, не таясь и никого не опасаясь. Иногда наталкивалась на встречных, но не уступала дорогу, тащилась дальше.

Вид ее был отчаянный — растрепанные волосы, полубезумные глаза.

Увидела перед собой городового, не испугалась, пошла прямо на него.

Тот на всякий случай посторонился, затем гаркнул:

— Куда прешь, зараза! — и с силой толкнул ее.

Воровка упала, сумка вывалилась из рук, содержимое рассыпалось под ноги городового. Сонька, бормоча и ругаясь, принялась подбирать деньги, пудреницу, зеркальце, платочки…

— Встала и пошла! — приказал городовой. — Встала, а то сейчас поползешь!

…Когда тетя Фира увидела вошедшую в гостиницу Соньку она не сразу узнала ее. Всплеснула руками, кинулась навстречу.

— Мадам!.. Кто с вами чего сделал? Вы даже на себя не похожая!

Та молчала, глядя на хозяйку расширенными остановившимися глазами.