Годелот шагнул вперед.

— Иначе что?

Врач побледнел, глаза сузились. Он отступил назад к парапету, ограждавшему канал, сунул руку за пазуху, медленно вытягивая тонкую темную тростинку с серебряными кольцами.

— Иначе мне придется пренебречь нашей с вами долгой приязнью. И поверьте, физическая сила вам не поможет.

Шотландец сделал еще шаг.

— И каким же вы сделаете меня? Слепым, как Пеппо? Каменным, как герцогиня? Или гнилым, как вы сами?

Доктор оскалился, поднося флейту к губам.

— Неуклюжая метафора, но я могу ее уточнить. Слепота, паралич, проказа… Пять шагов назад, Годелот, или я исполню все три желания, как добрый джинн из восточной сказки.

— Правда? А вы не разучились играть на флейте за столько лет? — вкрадчиво спросил подросток, но Бениньо покачал головой, будто тот сболтнул глупость.

— Не путайте флейту Гамальяно с пастушьей дудкой, — усмехнулся он, — ей нет дела до нотных знаков. Лишь поднести ее к губам, не боясь и не сомневаясь. Она сама вдохнет волю Кормчего и для каждой души споет угодную той мелодию.

В голосе Бениньо зазвучал экзальтированный надрыв, флейта ходуном ходила в его пальцах, бледное лицо покрылось красными пятнами. Шотландец отвел глаза, глядя куда-то вдаль над плечом врача. Тот стоял, как взведенная пружина, не отрывая взгляда от противника. А Годелот вдруг молниеносно рванулся вперед и резким ударом выбил флейту из рук врача.

— Нет! — заревел Бениньо, вскидывая руки, как кот лапы вдогонку юркой птице. — Господи, нет!

А древний инструмент взмыл вверх, чиркнув в воздухе серебряной искрой, и, кувыркаясь, полетел за парапет навстречу водам канала. Врач заметался вдоль каменной преграды. Он бессильно тянулся к своему ускользающему божеству, будто пытаясь взлететь следом, и что-то исступленно кричал.

Вдруг он полез на парапет. Неуклюже оскальзываясь, поднял ногу на изъеденную временем каменную кромку, оттолкнулся и ринулся в бездну. Годелот рванулся за ним, уже готовый услышать всплеск… Внезапно снизу раздались сухой удар и короткий рваный хрип.

Шотландец перегнулся через холодный камень: у самой стены, поднимающейся из канала и щетинящейся вмурованными причальными крючьями, в лиловой утренней тени покачивались привязанные гондолы. На дне одной из них в причудливой позе распростерся доктор Бениньо…

— Черт подери… — выдохнул Годелот и бросился к лестнице, ведущей к причальному мостку. Бегом спустившись к воде и беззвучно бранясь, он пробрался по узким гниловатым доскам, лепящимся к замшелой стене, и уцепился за высокий изогнутый нос гондолы. Врач не двигался. Флейта, тускло поблескивая, лежала под скамьей.

Юноша застыл на месте, держась за гладкое резное дерево и уже ступив одной ногой на борт. Затем осторожно шагнул в лодку. Подобрал флейту и остановился у тела Бениньо. Несколько секунд смотрел в багровое лицо с искривленным ртом. А потом сунул инструмент за пазуху и переступил обратно на мостик.

* * *

Венеция была огромной. Нескончаемой, безграничной. Годелот мчался по улицам, едва разбирая дорогу, сталкивался с прохожими, не оглядываясь, огрызался в ответ на брань и несся дальше. Он так и не сообщил о гибели полковника, но сейчас даже это могло подождать.

Бениньо. Человек, знавший, как текут реки по земле, а кровь по венам. Почему движутся пальцы на руке, а светила по небу. Человек, посрывавший замки с запретных дверей, которые Годелот никогда не посмел бы отворить сам. Человек, за высоким лбом и сдержанной улыбкой которого пряталась хищная тварь с ядовитой пастью. Человек, за которого он готов был умереть, а теперь просто отвернулся от его тела.

Годелот верил во все, что говорил доктор. Даже в то, что все предметы состоят из мириад невидимых глазу частиц. Даже в то, что за океаном есть огромная неведомая страна — Новый Свет. Но только не в то, что его друг мертв. Он, как всегда, упустил что-то, мечась меж берегом, от которого отчалил вожделенный «Бонито», и умирающим командиром. Что произошло там, на берегу? Подросток не раздумывал. Он бежал назад к траттории, где все еще ждала у причала лодка…

Устье канала вместе с отливом несло в море городской мусор, склады чередой затемнели неподалеку, когда Годелот достиг гавани Капо Пьетро. Он наспех привязал лодку и рванулся на берег, оскальзываясь в прибрежной грязи. Кровавое пятно, оставшееся на месте схватки, темнело на влажном песке, изрытом множеством ног: похоже, здесь уже побывали рыбаки. Но ему тут нечего было искать, и шотландец опрометью мчался к складам.

Он вырвался на берег, такой же пустынный, как и прежде. Разве что белого крыла уже не видно было в зелено-лиловой морской дали. А у оконечности короткого каменистого мыса покачивался на мертвой утренней зыби наполовину обугленный остов заброшенного корабля, там и сям курящийся клочковатыми столбиками грязно-серого дыма.

— Господи… — Шепот оцарапал пересохшее от бега горло, и Годелот закашлялся. Затем с трудом вдохнул и бросился к мысу. Остановился у кромки воды, лихорадочно оглядывая пустой берег. Запах гари, зола на одежде… «Тяжелая и страшная смерть…»

— Пеппо! — заревел он, то ли действительно надеясь дозваться, то ли просто выплескивая в этом вопле усталость, отчаяние и безысходность этих бесконечных суток. — Пеппо, брат! Пеппо!

— Служивый… Эй, да будет орать, вашблагородь… — смущенно раздался из-за спины простуженный голос.

Годелот обернулся: позади стоял оборванный рыбак, такой морщинистый и смуглый, что даже смятенному шотландцу невольно почудился запах коптильни.

— Ты это, — пробасил он, откашливаясь, — брата, штоль, ищешь?

— Да, — глухо отрезал шотландец. Рыбак стянул с головы драную шляпу и хмуро посмотрел куда-то вбок, отчего у юноши нехорошо захолодело внутри.

— Это… ты погоди горевать, служивый. Может, то и не он… — пробормотал рыбак.

Годелот шагнул к нему и схватил за грудки, сгребая ткань грязной рубахи.

— Где?! — прорычал он, а рыбак бегло перекрестился:

— Да это… тута… мертвяка приливом вынесло… Нехороший мертвяк. Глаза завязаны. Эвон парни хлопочут. Поди, штоль, глянь.

Годелот ощутил, как подкосились ноги. Он оттолкнул рыбака и рванулся к прибрежным камням, вклинился в неказистую группку мужчин, разом замолчавших, будто от выстрела, и замер, глядя на распростертое на камнях тело. В полной тишине опустился на колени.

— Пеппо?.. — прошептал он полувопросительно, словно боясь разбудить друга. — Пеппо…

Протянул руку и сжал холодную ладонь, все так же ошеломленно глядя в синевато-бледное лицо с глухой черной повязкой на глазах. Потом перевел взгляд на пальцы. Ногти были содраны до живой плоти. На камнях виднелись кровавые пятна, уже успевшие подсохнуть за время отлива. Сам собой вдруг всплыл в памяти тот жаркий июньский день и заросли бурьяна. Как же давно это было…

— Пеппо! — позвал он требовательнее и вдруг, сбрасывая оцепенение, рванулся