к другу, обхватил его шею под челюстями и принялся искать биение пульса. — Пеппо! Да отойдите все к лешему, чего пялитесь! — Черта с два, — бормотал Годелот, растирая ледяные руки, — черта с два ты сдохнешь, слышишь?! Попробуй только сдаться. Да ладно, ну… Ты не такой. Ты не можешь загнуться от ложки соленой воды в глотке. Ты же сам выбрался на камни. Даже не думай сейчас являться на тот свет. Полковник сперва тебе всыплет, а потом и ко мне пожалует. Ну же, брат… — Он шептал этот вздор, чувствуя, как слова застревают в пересохшем горле и соль шершавыми комочками скатывается в ладонях. — Пеппо! — зарычал шотландец, приходя в неистовство. — Пеппо, черт бы тебя подрал!

Он наотмашь ударил друга по щеке, а потом снова, уже не пытаясь дозваться, лишь охваченный слепым отчаянием. Потеряв самообладание, замахнулся в третий раз, как вдруг послышался хриплый кашель. Годелот застыл в нелепой позе с занесенной для пощечины рукой, а Пеппо повернул голову и царапнул пальцами по груди, будто сбрасывая что-то душащее.

— Лотте… — пробормотал он.

Шотландец выдохнул, опуская руку и обхватывая ладонями голову. От накатившего облегчения заныли виски.

— Господи… — пробормотал он. — Пеппо… Ты жив, мерзавец, слава богу.

Пеппо с трудом приподнялся на локтях, неуверенно поднял руку с израненными пальцами, словно ища что-то в пустоте, и снова уронил. Затем провел ладонью по камзолу.

— Пуговицы. Их было шесть. — В невнятном голосе прозвучала озабоченность. — А теперь четыре. Где еще две?

— Что? — Годелот встряхнул головой и нахмурился. — Какие пуговицы?

Но падуанец не слышал. Он продолжал ощупывать камзол, застревая пальцами в прорехах, выдергивая нитки, раз за разом пересчитывая пуговицы и что-то бормоча. Годелот смотрел на него в молчаливом оцепенении. А Пеппо вдруг коснулся щеки и поморщился.

— Какого черта ты мне врезал? — вдруг спросил он совершенно обычным тоном, будто в голове его щелкнула какая-то незримая шестеренка.

Солдат, все еще не отряхнувший смятения, огрызнулся:

— Я тебе еще не так врежу! — Он грубо схватил друга за плечи и до хруста сжал. — Пеппо, что с тобой? Ты ранен? Встать сможешь? Да что здесь вообще, ко всем чертям…

Юноша сумбурно спрашивал о чем-то еще, не дожидаясь ответов, встряхивая друга за плечи, глотая слова, а Пеппо вдруг тоже медленно сжал его плечо.

— Лотте, успокойся, — мягко и отстраненно произнес он, — я цел. Только холодно.

А Годелот вдруг ощутил, что ему становится уже совсем не по себе… Это спокойное прохладное немногословие было еще более неестественным, чем недавний бред о пуговицах. И на миг ему почти показалось, что он обознался. Что этот бесстрастный человек в мокром камзоле — вовсе не Пеппо, а какой-то чужой страшноватый тип, до которого он бессмысленно пытается дозваться дорогим именем. Это чувство было таким выворачивающе-жутким, что в Годелоте, как всегда в моменты страха, проснулось бешенство.

— А мне наплевать, что тебе холодно! — рявкнул он. — Зачем ты сюда притащился, безмозглый идиот? Ты в кои-то веки был в безопасности!

Пеппо равнодушно пожал плечами.

— Ты меня позвал. Значит, я был тебе нужен.

Но Годелоту было не до аргументов. Злость клокотала в нем, перекипая через край усталого разума.

— Да, я позвал! Позвал, как жалкий эгоист! Так что же, нельзя было послать меня ко всем чертям? А если бы я позвал тебя в ад, ты бы и туда поперся?!

— Да, — сухо отозвался Пеппо, — и перестань на меня орать. И так голова в осколки.

Неистовствующий шотландец осекся, будто от тычка по губам.

— Пеппо, — нахмурился он, разом теряя запал, — почему у тебя завязаны глаза?

— Это прощальный подарок доктора, — скупо ответил тот.

— Какой, к черту, подарок?! — Годелот ощутил, как внутри что-то сжалось, а оружейник невыразительно пояснил:

— Я пытался его убить. Он мне отомстил.

Шотландец молчал еще секунду, словно ожидая пояснений. Но Пеппо молчал, неловко и рассеянно стягивая на груди мокрый камзол заметно дрожащими руками. Годелот решительно поднялся на ноги:

— Так, все! Эти чертовы сутки пора закончить. Прилив начинается. Нужно уйти отсюда, обсохнуть и хоть что-то съесть, а разговоры подождут. Вставай.

Пеппо принял протянутую руку, нетвердо встал, однако не двинулся с места.

— Лотте, — так же бесцветно заговорил он, и шотландец вдруг заметил, что холодная рука задрожала сильнее. — Ты прав, у нас обоих была паршивая ночь. Только… Лотте, я не могу… Я спрошу, а ты просто ответь, ладно?

Это прозвучало не более странно, чем прежде, но на душе у Годелота стало совсем нехорошо.

— Валяй, спрашивай, — хмуро обронил он, следя, как бьющая Пеппо дрожь все усиливается.

— Лотте. Ты ведь остался на берегу с полковником Орсо…

И хотя прямо в голове у шотландца кто-то грубо и четко произнес: «Не надо», он глухо ответил:

— Да.

— А ты знаешь… где он сейчас?

Наглец в голове съежился и умоляюще шепнул: «Не надо».

— Да, — хрипло выговорил Годелот.

Оружейник на секунду запнулся, а потом твердо и спокойно сказал:

— Я должен с ним встретиться. Сегодня. Сейчас.

Тот, в черепе, забился и что-то торопливо забормотал, но шотландец лишь снова встряхнул головой, пытаясь заставить болтуна замолчать.

— Я отведу тебя к нему, — ровно промолвил он, — но не сейчас. Ты сам не свой.

А Пеппо, все еще опиравшийся на руку друга, вдруг судорожно сжал его пальцы и заговорил, сначала запинаясь и ища слова, а потом все быстрее, будто внутри оттаивал и изливался наружу ледяной валун его недавнего спокойствия.

— Именно поэтому и должен. Потому что разумнее сейчас отправиться с тобой в тратторию. Согреться, надеть сухую рубашку, поесть, выговориться и несколько часов поспать. Но тогда все в голове как-то обомнется. Все встанет на хоть какие-то, но места. Я опять начну думать о последствиях. И тогда я не решусь. Я должен сейчас, пока сам себе кажусь сумасшедшим и могу действовать неразумно. Даже если потом пожалею.

Он сыпал словами, все сильнее дрожа, и вдруг осекся.

— Лотте, — тихо и почти умоляюще протянул он, — ты… Мне отчего-то кажется, что ты меня боишься. Я все понимаю, я сам себя пугаю сейчас. Я даже не спросил, как ты пережил эту ночь, хотя только о тебе и думал. Но… у меня не получается по-другому. Ты прости. Но меня… меня изнутри разбирает. И на все наплевать, и думать ни о чем не могу. И почему-то жить хочется, как никогда. Лотте… пожалуйста, не упрямься. Я знаю, тебе не до моих причуд. Просто скажи, где найти полковника. Я сам…

— Пеппо, хватит! — оборвал Годелот. Он не хотел этой резкости, но в горле стоял ком и от бестолковой горячности