class="p1">Полотно прильнуло к ране, жадно напитываясь гниющей кровью. Кривой клюв пинцета нырнул в зев разверстой плоти, вытягивая желто-красный комок спутанных ниток, и пациент надсадно захрипел, прокусив губу. Паолина, стоящая у койки на коленях, сосредоточенно прошептала:

— Еще немного. Потерпите…

Этого человека привезли час назад. Рваная рана на его бедре уже успела воспалиться, полная соломинок и клочьев одежды.

Девушка отбросила пинцет в таз, взяла медный ковшик и полила рану отваром ивовой коры.

— Чисто, сестра Стелла, можно шить, — проговорила она, осушая рану новым куском полотна.

— Вот и славно, — кивнула монахиня, промокая лоб раненого. Потом, засучив рукава, села на низкую скамейку у койки и придвинула к себе миску, где уже лежала игла и завиток конского волоса. — Прибери, Паолина, — указала она на таз. И понизила голос: — И настойки подай. Сильно мается.

«Настойкой» в госпитальном жаргоне стыдливо именовался самогон, выдержанный на сборе трав и применявшийся монахинями тогда, когда пациенту было особенно тяжко переносить болезненную процедуру вроде наложения швов или удаления из раны осколков кости.

— Сию минуту, сестра!

Прислужница подхватила таз и торопливо вышла за дверь. Но у самой кладовой ее окликнула одна из монахинь:

— Паолина! Поспешай в осмотровую, тебя сестра Юлиана зовет! Говорит, раненого привезли, каких ты еще не видела, хочет тебя наставить. А за тебя я тут похлопочу.

Девушка мысленно закатила глаза: она надеялась, что сестра Стелла разрешит ей самой наложить пару швов. А наставница, несомненно, зовет ее неспроста, и сейчас ей покажут что-то особенно тошнотворное или ужасающее.

— Сию минуту… — проворчала она и сорвала окровавленный фартук.

Осмотровый зал был низким светлым помещением на первом этаже. Посреди него стоял массивный стол, от которого уходили в пол желобки для стока крови и воды, отчего зал порядком напоминал пыточный застенок.

Когда Паолина прошмыгнула в тяжелую дверь, у стола уже высилась сестра Юлиана в переднике и с засученными рукавами. На столе виднелся неподвижно распростертый человек. Он дышал короткими рывками, словно воздух был пригоден для дыхания лишь одну секунду из четырех и он боялся упустить эту особую секунду.

Паолина подошла ближе, повинуясь непреклонному кивку наставницы. Пациент был немолод, грязен и оборван. Пот тек по лицу неестественного желто-серого цвета, обрисовывая набухшие на висках вены, заливаясь за воротник и путаясь прозрачными каплями в слипшихся седых волосах.

С края стола свисала кисть руки, и прислужница вдруг заметила, что эта холеная белая рука в пене грязных обтрепанных оборок рукава совсем не подходит к жалкому облику раненого. А сестра Юлиана, уже расстегнувшая на пациенте камзол и исподнюю рубаху, бесстрастно начала пояснения:

— Пока без сознания, Господь милостив. Только что привез гондольер. Жив, но дело плохо. Крепко избит, сломано несколько ребер, много глубоких ссадин, кровоподтеки по всему телу. Однако худо не это. Горемыку сбросили через парапет в канал, да не заметили привязанных гондол. Рухнул аккурат на носовую фигуру. Хребет перебит, ходить больше не сможет. — Монахиня осенила себя широким крестом: — Малые повреждения залечим. А там — Господь велик. Теперь поди ближе. Таких недужных поворачивать надо очень бережно. Когда хребетный стан раздроблен, любое движение опасно. Одежду срежем, надобно раны промыть. Койку нужно особую приготовить, под тонкий тюфяк доски положить, чтобы ровно лежал. Потом покажу, как перекладывать. А сейчас я ему ноги придержу, а ты сапоги снимай, да гляди, осторожно.

Паолина кивнула и шагнула вплотную к столу, внутренне холодея, как всегда, когда сталкивалась с очередным ужасным увечьем. Сестра Юлиана сноровисто пережала обеими руками колени раненого, прислужница взялась за сапог… и вдруг отшатнулась, бледнея.

— Паолина. Не время для нервных обмороков. Этот человек страдает, — холодно отрубила наставница, сверля бестолковую ученицу выжидательно-суровым взглядом.

— Простите, сестра. — Девушка сжала губы и снова взялась за дорогой черный сапог с бордовым кантом вдоль шва.

* * *

Уже стемнело, и время близилось к ужину. Сестра Юлиана шагала по коридору с корзиной, позванивавшей какими-то склянками. В полутьме она не сразу заметила Паолину, стоящую у колонны. Но прислужница сама устремилась навстречу.

— Сестра Юлиана, — проговорила она, и монахиня отметила горящие на бледном лице пятна румянца, — сегодняшний пациент пришел в сознание, я слышала, сестры в кастелянской толковали. Вы же сейчас к нему, верно? Дозвольте мне пойти с вами.

Монахиня приподняла брови:

— Паолина, от тебя не будет проку. Там нужны сильные руки и сноровка. При необходимости я позову сестер.

— Дозвольте! Прошу вас! — В голосе прислужницы прорезалась требовательная нота. Сестра Юлиана лишь досадливо поморщилась:

— Не шуми. Ступай за мной, не до препирательств мне.

Она сунула Паолине корзину и поспешила дальше.

Пациент действительно был в сознании. Он лежал на жесткой койке, все так же натужно дыша и глядя в потолок погасшим взглядом. Сестра Юлиана непререкаемым жестом велела Паолине остаться у двери, а сама склонилась над койкой.

— Где… я?.. — прошелестел раненый.

— Вы в госпитале Святого Франциска, — мягко, как говорила только с пациентами, ответила монахиня. — Скажите, сударь, болят ли ребра?

Пациент долго молчал. А потом губы его искривились:

— К черту… ребра. Я сам… врач… Спина… — Он умолк, со свистом вбирая воздух, и добавил, усилием переводя взгляд на сестру Юлиану: — Не надо. Оставьте. Незачем… жить. Все… потерял.

— Грех вам, — тихо и твердо отрезала монахиня. — Потери — это испытание. А за стойкость в испытании воздается награда. Я не нравоучаю. Я сама однажды все потеряла и имею право на эти слова.

Раненый страшно оскалился, а голос его вдруг окреп:

— Никто… не имеет. Никто… не знает. Оставьте меня.

Сестра Юлиана нахмурилась и уже собиралась что-то возразить, как Паолина вдруг шагнула из темноты к самой койке. Раненый машинально взглянул на нее, потом неловко повернул голову и вгляделся в черты ее лица. Он долго смотрел на девушку, странно шевеля губами. А прислужница подняла руку и медленно стянула с головы велон, не слыша возмущенного восклицания наставницы.

— Девочка… — хрипло, но спокойно и даже задумчиво протянул увечный. — Так похожа… Только та была селянка. Все из-за нее. Из-за нее он… будто бес в него…

— Это была я, — глухо отсекла Паолина, стискивая велон во взмокшей руке.

Почти минуту они молча смотрели друг другу в глаза. А потом девушка попятилась и бросилась вон из кельи. Сестра Юлиана не посмотрела ей вслед. Она лишь открыла корзину, снова склоняясь над пациентом…

…Паолина ожесточенно мела в кладовой пол, шваркая метлой о плиты так, что трещали хворостины. О неминуемом наказании она не задумывалась. Да и что за дело ей было до чистки ненавистного котла? Это был он. Голос. Хозяин