талисман его царствования и оправдает его странствия среди рассветных островов. Отважно швыряя палки и камни, он попытался сбить одну из газолб. Но птицы, наполняя воздух трепетанием великолепных царственных перьев и отвратительно вереща, перелетали с дерева на дерево. Наконец, то ли благодаря собственной меткости, то ли по воле случая, Эуворан убил-таки свою газолбу.

Направившись к упавшей птице, царь заметил мужчину в изодранной одежде грубого покроя, вооруженного примитивным луком; с плеча мужчины свисала связка газолб, перемотанная жестким стеблем травы. На голове его красовалось не что-нибудь, а головной убор из кожи и перьев газолбы! Незнакомец зашагал к царю, что-то неразборчиво крича в спутанную бороду; Эуворан воззрился на него с удивлением и гневом и воскликнул:

– Мерзкий раб, как смеешь ты убивать птицу, священную для царей Устайма?! Разве тебе неведомо, что только цари могут носить ее на голове? Я, царь Эуворан, заставлю тебя жестоко заплатить за твои преступные деяния.

В ответ на это, странно поглядывая на Эуворана, незнакомец разразился издевательским хохотом, как будто считал, что царь несколько повредился умом. Казалось, его смешил сам облик царя, чья мантия перепачкалась, смялась и стояла колом от соленой морской воды, а тюрбан унесли морские волны, обнажив лысину. Отсмеявшись, незнакомец сказал:

– Поистине это первая и единственная шутка, услышанная мною за девять лет, поэтому ты должен простить мне этот смех. Девять лет назад я, капитан корабля из далекой земли на юго-западе, что зовется Уллотрой, и единственный выживший из команды, потерпел крушение у берегов этого острова. Все эти годы я беседовал сам с собой, ибо остров удален от морских путей и нет здесь народу, кроме птиц. А что до твоих вопросов, то на них я легко отвечу: я убиваю птиц, чтобы не страдать от голода, ибо на острове больше нет ничего съедобного, кроме кореньев и ягод. А их шкуру и перья ношу на голове, ибо мой тарбуш забрали волны, когда грубо выбросили меня на берег. Мне неведомы странные законы, о которых ты толкуешь, и меня они не волнуют, потому что на острове нет царей, да и вообще никого, кроме нас с тобой, а я сильнее тебя и лучше вооружен. Поэтому будь благоразумен, царь Эуворан, и, поскольку ты сам убил птицу, советую тебе поднять ее и последовать со мной. Может статься, я научу тебя запекать ее на вертеле: полагаю, ты привык иметь дело с готовыми блюдами и ничего не смыслишь в стряпне.

Когда царь услышал эти слова, гнев угас в его груди, как пламя, которому не хватает масла. Он ясно видел то бедственное положение, в которое угодил, и только теперь с горечью разглядел иронию в пророчестве Геола. Царь понимал, что обломки его флота разбросаны по затерянным островам или унесены морями, куда не заплывают мореходы. Царю пришло в голову, что ему никогда больше не видать мраморных стен Арамоама, не нежиться в роскоши, не вершить правосудия, стоя меж палачом и пыточных дел мастером, не носить корону с газолбой, внимая рукоплесканиям подданных. Поэтому, будучи все-таки отчасти в своем уме, он подчинился судьбе своей и сказал капитану:

– Твои слова не лишены смысла. Поэтому веди меня за собой.

Нагруженные честно добытыми трофеями, Эуворан с капитаном, которого звали Наз Оббамар, дружно двинулись в сторону пещеры в скалистом склоне холма в глубине острова, где обитал капитан. Там Наз Оббамар развел костер из сухих кедровых веток и показал царю, как ощипывать и правильно жарить птицу, медленно поворачивая ее на ветке коричника над огнем. Голодный Эуворан обнаружил, что мясо газолбы вполне съедобно, хотя несколько суховато и обладает резким привкусом. Покончив с трапезой, Наз Оббамар принес из пещеры грубый кувшин из местной глины – в кувшине было вино, которое капитан делал из неких местных ягод. По очереди отхлебывая из кувшина, они поведали друг другу о своих приключениях, на время забыв о скудости и безысходности собственной участи.

Вдвоем они поселились на острове, где убивали и поедали газолб ради утоления голода. Иногда, чтобы побаловать себя, они убивали и ели других птиц, которые редко встречались на острове, хотя, вероятно, водились в Устайме и Уллотрое. Царь Эуворан соорудил себе головной убор из шкуры и перьев газолбы, как поступил до него капитан Наз Оббамар. И эти головные уборы они оба носили до конца своих дней.

Вултум

Со стороны могло показаться, что у Боба Хейнса и Пола Септимуса Ченлера мало общего, кроме затруднительного положения, в котором они оказались – в чужом мире, да еще с пустыми карманами.

Хейнс, третий пилот эфирного лайнера, был обвинен в нарушении субординации и оставлен в Игнархе, торговой столице и единственном космическом порту Марса. Обвинение против него выдвинули из личной неприязни, однако с той поры Хейнс так и не нашел работы; месячное жалованье, выплаченное при увольнении, было с ужасающей скоростью поглощено пиратскими расценками «Теллурианского отеля».

Ченлер, профессиональный писатель-фантаст, прилетел на Марс с похвальным стремлением поставить свой литературный дар на прочный фундамент наблюдений и опыта, ибо одного живого воображения, которое было его коньком, не хватало. Неиссякаемый оптимист, к тому же не друживший с арифметикой, он отправился в этот амбициозный полет, не озаботившись хорошенько все просчитать. Деньги закончились спустя несколько недель, а свежих гонораров от издателя пока не случилось.

Этих двоих, помимо свалившихся на них неприятностей, объединяло безграничное любопытство ко всему марсианскому. Любовь к местной экзотике, склонность забираться в места, которых прочие земляне избегали, сблизили их, несмотря на очевидные различия в темпераменте и образовании, и очень скоро они стали не разлей вода.

Стремясь отвлечься от забот, приятели целый день бродили по причудливому лабиринту старого Игнарха, который местные именовали Игнар-Ватх, на восточном берегу великого Яхан-канала. Возвращаясь на закате вдоль канала по набережной из пурпурного мрамора, они почти дошли до моста длиной в милю, который привел бы их в новые районы, Игнар-Лутх, где располагались земные консульства, транспортные конторы и гостиницы.

То был молитвенный час, когда айхаи собираются в храмах без крыш, чтобы воззвать к заходящему солнцу, заклиная его взойти поутру. Воздух пронизывала лихорадочная вибрация металлических импульсов – звон бесчисленных гонгов. На диво кривые улочки почти опустели, и только несколько барж с громадными ромбовидными парусами, лиловыми и алыми, ползали взад-вперед по темно-зеленым водам.

Свет за массивными башнями и пагодообразными пирамидами Игнар-Лутха на глазах угасал, бросая медный отсвет на матовую эмаль медленных вод канала. Холод наступающей ночи уже заполнял тени гномонов, которые во множестве выстроились