– В детстве мы с Кайлой часто менялись игрушками, – из кухни выглянула Хейвен. – А потом мы украли в лавке кукол. Таких милых маленьких близняшек. И чтобы дома не стали спрашивать, откуда новые куклы, соврали, что поменялись.

– На что ты намекаешь? – спросила я.

Надо отдать должное Герберту и Райану: они почти не удивились моим беседам с пустотой.

– Ни на что. – Хейвен пожала плечами. – Просто рассказываю истории.

Да, конечно, спасибо большое, дорогое подсознание. Рассказы о тайном обмене ворованными куклами – это то, что мне сейчас… Подождите-ка!

– Герберт, а у нашей семьи есть недвижимость у водоемов, которые нашел Райан?

– Проверю. А что?

– Райан, твой отец владел домами в Хейзенвилле?

Хейвен рассмеялась – и исчезла. Впервые от моих галлюцинаций появилась хоть какая-то польза.

Как же много всего в собственности Кордеро! Дома, лавки, салоны, фабрики и компании. Понятия не имею, как Герберту удается вести дела и сколько вообще у него сотрудников. Хефнеры – чуть менее богатая семья, но и в их активах легко было затеряться парочке домиков.

– Да, одному из фондов отца принадлежит дом в Хейзенвилле. Его использовали в то время, как наш дед был в числе городского совета…

Райан осекся и замолчал.

– То есть это был не дед. А Рейган.

– Покажи адрес! – потребовала я.

Едва взглянув на документы, я уже знала, что Герберт найдет дом Хефнеров, где держали Жизель.

– Они не верили, что их будут подозревать. Но все же подстраховались. И платили за чужие дома, чтобы, если бы вдруг лаборатории нашли, можно было представить все как взлом.

Все взгляды оказались прикованы к Герберту, методично просматривавшему перечень имущества. Следовало отдать ему должное: сейчас педантичность Уолдера сыграла нам на руку. Впрочем, ему пришлось сложнее: в документах не указывалось наличие водоемов поблизости.

– Я очень извиняюсь, – наконец Герберт не выдержал наших взглядов, – а можно не стоять над душой? Я найду дом быстрее, если вы отправитесь сделать чай или тревожно пошептаться в кухне.

– Мы бы нашли его быстрее, если бы ты не шифровал свои документы, – хмыкнул Райан.

– А я и тебе советую это делать, если не хочешь потом унижаться, выпрашивая у нас с Кортни денег на еду. Все это может попасть не в те руки.

– Можно подумать, твой шифр такой надежный. Дай угадаю, ключ к нему – слово «Кортни»?

– Не угадал. – Герберт скорчил рожу. – Мой ключ «Райан». Потому что моя любовь к тебе безгранична.

Кайла, до сих пор сидевшая молча, впервые подала голос:

– Может, выйдете подеретесь, а потом вернетесь и продолжите работать? Мы здесь пытаемся поймать опасного психа и спасти кучу жизней, а вы все выясняете, кто круче! Хотите мое мнение? Останься отец с нами, он никого из вас бы не одобрил! Так что идите и выясните отношения с ним!

Я улыбнулась, а Райан пожал плечами. Мне нравилось наблюдать за их перепалками. Как будто мы на несколько минут снова стали семьей.

– Есть кое-что. В документах дом проходит как бывший пансионат для оздоровления сирот, который Кордеро построили в рамках благотворительной деятельности. Давно заброшен и не обслуживается, первый кандидат на снос после того, как Кортни вступит в права наследования. У дома огромная территория, почти нетронутый лес и… рядом плотина.

– Это он. Я знаю. Отец должен быть там.

Мы с Хантером переглянулись. Оба знали: вступить в схватку с Конрадом Кордеро придется нам.

* * *

Когда экипажи остановились так, чтобы из дома нельзя было увидеть нас, я кинулась к выходу, но Райан меня остановил.

– Ким, я думаю, тебе лучше остаться. Пойдем мы.

– Вот еще! Он менталист, он убьет вас.

– Хантер тоже.

– Да, и если я буду с вами, у него больше шансов.

– У тебя нет магии.

– Это мои проблемы.

– Ким…

Я упрямо поджала губы, и Райан сдался.

Сидеть здесь, в темной кабине экипажа, слушая, как мерно потрескивает пламя в двигателе? Нет уж! Это моя битва и моя расплата.

К тому же я кое-что забыла рассказать.

Впереди показался дом, который я сразу узнала. Если бы кто-то срисовал из моего воображения ассоциации к детской песенке, то у него получилось бы именно это: потемневший от старости деревянный, некогда бывший роскошным особняк. Возможно, он действительно когда-то был пансионатом, но вряд ли те, кто застал это время, еще живы.

Судя по свисающей с балок паутине и горе жухлой листвы на крыльце, домом давно не пользовались. Или хотели создать такое впечатление.

Хантер шел первым, единственный среди нас менталист. Оставалось только надеяться, что его сил хватит сдержать отца и дать возможность поработать оружию. Но если нет…

Райан прав, у меня забрали магию, это обязательная процедура во всех учреждениях вроде «Хейзенвилль-гард».

Но кое-что все же осталось. Этого должно хватить на последний удар – даже если он станет таковым и для меня самой.

– Я ничего не чувствую, – шепотом произнес Хантер. – Здесь никого нет.

Неужели я ошиблась? Неужели отец выбрал другое место? Я думала, что хорошо его знаю. Думала, мы похожи.

Скрипнули доски, когда я вошла. Гостиная ничем не напоминала магическую лабораторию менталиста. Лестница, ведущая наверх, покосилась и рассохлась. Вряд ли ею кто-то пользовался.

Вдохнув запах пыли, гнилого дерева и гари, я закрыла глаза.

Он был здесь. Почти умирая, содрогаясь от невыносимой боли, некогда великий Конрад Кордеро прятался, снова и снова пытаясь найти для себя способ выжить.

Именно выжить, ведь сложно назвать жизнью существование в беспомощном неподчиняющемся теле.

Это место служило ему домом, лабораторией, склепом.

Но его пришлось оставить.

Я шла не то по памяти, не то по интуиции. По коридору в огромную кухню, из которой можно было спуститься в подвал.

В отличие от остального дома, в подвал вела крепкая каменная лестница. Она уходила глубоко во тьму. Хантер помог мне спуститься. Только приняв его руку, я поняла, насколько напряжена.

– Ты как? – тихо, чтобы не услышали остальные, спросил он.

– Лучше, чем когда-либо.

Вспыхнул свет – Райан воспользовался огнем. Очертания предметов проявились не сразу, отблески пламени неспешно рисовали контуры предметов.

Когда глаза привыкли к полумраку, нам явилась святая святых – лаборатория Конрада Кордеро.

Герберт хрипло выругался, а Хантер, явно боясь, что я сорвусь, мягко притянул меня к себе. А может, человечность, атрофировавшаяся за годы работы, вдруг взяла верх и ему просто стало меня жаль.