Эйгенграу повернулся, чтобы найти рядового, которого он первоначально послал на разведку. Он схватил мужчину сзади за шею и притянул к своему лицу.

– Я хочу, чтобы ты зашел туда и поздоровался. Что бы ни случилось, не стреляй. Если выстрелишь в какую-нибудь часть этого механизма, я сниму с тебя шкуру и засыплю солью. Это ясно, рядовой?

Рядовой кивнул так, что фуражка на голове подпрыгнула. Он все еще кивал, когда Эйгенграу подтолкнул его к открытому люку. Испуганный солдат споткнулся, пытаясь вытащить саблю. Когда это удалось, он взглянул на генерала, и тот, выпятив подбородок, направил его вперед. Солдат шагнул одной ногой, затем другой; его колени дрожали, когда он продвигался вперед. Он исчез в комнате.

Эйгенграу повернулся к своим людям, которые запрудили коридор, и прошептал:

– В этой комнате никому не стрелять. Всем понятно?

– Эй? – раздался с мостика голос рядового. – Эй, вы там… на полу… встаньте! Руки вверх.

Генерал снова поднял перископ, но не успел поднести прибор к глазу, как его остановил резкий, короткий вскрик. Он услышал скрип каблуков, шорох ткани, а затем наступила тишина.

Он почувствовал, как его люди сжались позади. Они все были слишком молоды, чтобы проявлять такую трусость. Эйгенграу уже собирался оживить их храбрость хорошо продуманными телесными угрозами, когда с мостика снова появился рядовой. Он волочил кончик сабли по полу. Его рот был открыт, и из него текла тонкая струйка слюны. Он вышел прямо, наткнулся на противоположную переборку и вяло повернулся лицом к генералу и его людям.

Он казался невредимым, если не считать единственной густой кровавой слезы, которая текла из внутреннего уголка глаза. Взгляд его был пуст, плечи опущены. И он, похоже, не узнавал их, да и вообще ничего. Одним ударом Красная Рука превратил человека в безмозглую оболочку.

– Обнажите мечи, – приказал Эйгенграу. – Сто мин тому, кто убьет дьявола. Петля для любого, кто попытается уйти до того, как он умрет!

Столбик кровати треснул, врезавшись в движитель Эдит. Изломанный конец оторвался и ударился о ее макушку.

Воспользовавшись минутным замешательством капитана Уинтерс, Хейст бросилась на нее всем телом, схватила за рубашку и швырнула в стену, разбив вдребезги пару картинных рам.

Эдит чувствовала себя так, словно на нее обрушился дом. Дыхание толчками вырывалось из ее легких, а в ушах стоял звон. Если бы Хейст не прижимала ее к стене, она бы рухнула на пол.

Эдит попыталась посмотреть Хейст в глаза, но не смогла. Блюстительница повернула голову набок. Застывший профиль Золотых Часов был профилем человека, занятого неприятной, но неизбежной работой. Это казалось очень плохим знаком. Рука Хейст сжимала горло Эдит, от чего ее голова словно бы превратилась в переполненный воздушный шар.

Очень странная вещь пришла капитану на ум в ту минуту, когда она поняла, что умрет. Эдит вспомнила лошадиный запах. Она вспомнила день, когда выехала рано утром, еще до того, как все проснулись. За ночь опустился густой туман. От этого мир казался одновременно маленьким и бесконечным. Она не спрашивала разрешения, зная, что отец его не даст. Ехать верхом в таком ослепляющем тумане было опасно. Она могла врезаться в забор, канаву или живую изгородь. Лошадь была незнакомой, а она – неопытной наездницей. Эдит не могла вспомнить, зачем так поступила, но вновь пережила то же ощущение, что и много лет назад, когда с грохотом мчалась сквозь туман – с сердцем, застрявшим в горле, по тропинке, появлявшейся перед ней в самую последнюю секунду, – ее охватило всепоглощающее чувство радости.

В тот раз она не испугалась, даже когда ветвь дерева сбросила ее с лошади. При падении она сломала запястье. Туман рассеялся, превратившись в легкий дождь, и Эдит увидела тропинку, мимо которой промахнулась, дерево, сбросившее ее с седла, и дом отца вдалеке. От этого зрелища она пришла в ужас, потому что знала: ей придется вернуться домой, встретиться с отцом лицом к лицу, вытерпеть неизбежный выговор и всевозможные ограничения, пока будет заживать кость.

И тогда она поняла, что скорее побежит навстречу опасности и неуверенности, чем будет бестолково таращиться на неумолимую правду.

Волнующий туман, сквозь который она когда-то проскакала галопом, заполнял капитанскую каюту на борту «Авангарда». Он пожирал мебель, полз вверх по стенам и поглощал свет ламп, пока в мире не осталась только дрожащая бахрома рыжих волос и рука на ее горле.

И вдруг Эдит точно поняла, почему Сфинкс дал ей такой тяжелый, уродливый двигатель: потому что он был мощнее всех, которые хозяин Башни когда-либо создавал.

Эдит вцепилась в руку, давившую на грудь, и потянула изо всех сил.

Раздираемый металл взвыл. Позолоченный панцирь прогнулся. Заклепки выскакивали все быстрее и быстрее. Она выдернула золотую руку из плеча Хейст, вместе с шлейфом жизненно важных механизмов, обнажив кости и вены. Рука пролетела через каюту, разбив вдребезги витрину с компасами и боцманскими дудками. С грохотом упала на ковер, подергалась, как выброшенная на берег рыба, и затихла.

Хейст отпустила горло Эдит и отшатнулась назад, хватаясь за то место, где только что была ее конечность. Масло, кровь и светящаяся сыворотка Сфинкса хлынули из раны и потекли по ребрам.

Хейст с трудом перевела дыхание, когда движитель в ее груди дрогнул. Она уставилась на Эдит с выражением уязвимости и ужаса, а затем с детским пыхтением взмахнула оставшейся рукой. Удар был бесцельный, слабый. Эдит схватила блюстительницу за руку и попыталась удержать, но та упала на колени, мгновенно побледнев.

Машина в ее груди застонала. Эдит опустилась рядом на колени.

– Я думала, все будет по-другому, – сказала Джорджина, наклоняясь вперед.

Эдит поймала ее и подняла на ноги:

– Ну, почти получилось.

Хейст тяжело дышала, но, казалось, не могла набрать воздуха в грудь.

– Ах, ах, рано или поздно мы бы поссорились. Слишком уж похожи. Упертые. Упрямые. Мы никогда не смогли бы стать подругами. Может быть, сестрами. – Она выдавила из себя сонную улыбку. – Мне бы очень хотелось иметь сестру.

Эдит почувствовала нарастающую тяжесть Хейст и, увидев в глазах Джорджины гаснущий огонек, быстро ответила:

– Мне тоже.

Из безопасного коридора Эйгенграу наблюдал через перископ, как Красная Рука лоботомировал и убивал его людей, одного за другим. Маленький дьявол смеялся, расправляясь с ними с акробатической грацией, которая противоречила неуклюжему облику. Он перепрыгнул через первого рядового, который атаковал его, и приземлился на плечи следующего, запаниковавшего от неожиданности. Палач присел на корточки у его головы, как гончар у колеса, и ткнул в глаз шилом. Человек страшно взвизгнул, а Красная Рука принялся вертеть в глазнице своим оружием. Затем он спрыгнул со спины солдата, и тот без чувств рухнул на пол.