Всю жизнь на нее мужчины засматривались, пытались ухаживать, но она всех отшивала…

Мама. Не всех. Только тех, кто лез.

Я. А лезли все. Я помню…

Мама. Ну что ты городишь?.. Что ты помнишь?.. Ты же маленький совсем был.

Я. Чугунова помню… Седова помню… Еще этого… как его, грузина такого… Плоткина.

Мама. Ну какой же Плоткин грузин?

Я. Он был с усами. А все грузины для меня были с усами. Вот я его и считал грузином.

Мама. Все они, да, ухаживали за мной. Помогали. Отец (угрюмо). Что же это была за помощь?

Мама. Седов в сумочку клал деньги. Понимал, что я так не возьму. Чугунов подарки делал, к 8 Марта, на 1 Мая, — духи «Красная Москва» — футляр в виде Кремля.

Я. А генацвале Плоткин?

Мама. Плоткин был богатый дядя. Он мне отрез подарил. Крепдешиновый. На платье.

Отца передернуло.

Отец. И ты… принимала их подарки? Скажи честно!..

Мама. А что ж было делать?.. Они же от сердца, от всей души. Но ни с кем из них я не была близка.

Отец (задиристо, по-ребячьи). И я должен этому верить?

Я. Должен, папа. Мама никогда не врет.

Что правда, то правда. Мама моя обладала этим явным качеством — цельность натуры, которая не умела притворяться. И не терпела, когда это делали другие. Весь мир она безошибочно делила на плохой и хороший.

И всех людей точно так же — одни были положительные, другие отрицательные. С первыми она была готова пойти в огонь и воду. Вторых отрезала от себя на всю оставшуюся жизнь. Попросту зачеркивала. Если человек, по ее мнению, хоть раз в жизни проявил себя сколько-нибудь недостойно, — всё, он для нее переставал существовать. Навеки. Ему тотчас приходилось съесть маминого ежа, и никакая сила не могла заставить мать проявить гибкость, не говоря уж о том, чтобы как-то сделать вид, что ничего не произошло, пропустить, на худой конец, чей-то нечаянный грех.

Она судила всех своим беспощадным судом: этот негодяй, тот неискренний, этот наглый, тот вор… и — рубила отношения. Наотмашь. Навсегда.

Я. Мама, так нельзя с людьми!

Мама. Только так!

Я. И в результате оставалась одна. Со всеми портились рано или поздно поначалу хорошие связи.

Отец. Связи? Вы мне тут зубы не заговаривайте… Мама. Сема, не сходи с ума!

Отец. Я там, понимаешь, сижу, а она тут, понимаешь, крутит хвостом…

Мама. Не сходи с ума, Сема!

Отец. Скажи правду, крутила?

Мама. Не крутила.

Отец. А почему я должен верить?

Я. Ты не должен, Отелло. Не хочешь — не верь!

Отец. Ах, вот как?.. А ну-ка, поподробней мне, пожалуйста, обо всех твоих ухажерах.

Мама. Подробней?.. Можно и подробней!

С дьявольской улыбкой хлопает в ладоши. И на сцене вдруг появился некто Чугунов. С цветами.

Чугунов. Лидочка!.. На правах вашего сослуживца разрешите я вас так буду называть…

Мама. Лучше зовите Лидия Михайловна. А я вас Павел Федорович. На правах вашей сослуживицы.

Чугунов. Нет-нет. Павел. Паша. Вы знаете, Лидочка, вы мне нравитесь, очень нравитесь, я за вами давно наблюдаю и сделал некоторые выводы.

Мама. Какие же?

Чугунов. Вы — неприступная крепость. Но нет таких крепостей, которые мы, большевики, не могли бы взять.

Мама. Слушайте, Павел Федорович, вы же сейчас сказали пошлость.

Чугунов. Слова товарища Сталина, по-вашему, пошлость?.. Ну вы, Лидочка, даете.

Мама. Я вам не Лидочка.

Чугунов. Тогда разрешите преподнесть вам этот букет с секретом.

Мама. Преподнесть?.. Ох, Павел Федорович, какой же вы…

Чугунов. Пошляк. Да, пошляк, а что делать?.. Вся наша жизнь пошлая, грубая и хочется… хочется… (ловким артистичным движением вынимает из букета бутылку). Оп-ля!

Мама. Я вижу, Павел Федорович, что вам что-то очень хочется, но сразу предупреждаю: я вам дам пощечину, если вы ко мне полезете.

Чугунов. Лидочка, извините, но до пощечины дело не дойдет. Мы сейчас с вами выпьем, а уж что дальше будет — одному Богу известно.

Мама. Павел Федорович, остановитесь.

Чугунов налил стаканы.

Чугунов. Ну, тогда чокнемся. С наступающим праздничком — Днем солидарности трудящихся. Оп-ля!

Мама (отцу). Ко всему он был еще и пьяница. А я, ты знаешь, пьяниц не выношу!

Чугунов. А вы, Лидочка, не выпили?.. (Павел Федорович зацокал языком.) Ай-ай-ай… Вы слышали?.. Со-ли-дар-ности!.. А с вашей стороны, Лидочка, что-то я никакой солидарности не чувствую.

На этих словах Чугунов пытается обнять маму.

Мама. Павел Федорович…

Чугунов. Ну что «Павел Федорович, Павел Федорович…»! (Выпивает второй стакан, хватает «Лидочку» за грудь, тотчас получает пощечину.) Оп-ля!

Мама. Вот именно.

Чугунов (совсем другим, официальным тоном). Лидия Михайловна! Вы завтра на демонстрацию идете?

Мама. Иду.

Чугунов. Так вот… На правах вашего сослуживца… точнее, вашего профорга… разрешите спросить: вы какой портрет понесете?

Мама. Какой дадите.

Чугунов. Ага… Правильное решение… Так я вам дам… из хорошего к вам отношения… лично вам, Лидия Михайловна, — хочу доверить… портрет товарища Сталина. Понесете?

Мама (сверкнув глазами, в сторону). Он знал, мразь, что у меня муж сидит по 58-й, и издевался…

Чугунов. Так понесете?

Мама. Понесу.

Чугунов допил бутылку до конца и вышел. Мама кинула бутылку в мусорную корзину.

Отец. Я всё понял. Давай теперь другого. Или других.

Входит Седов с букетом. Садится.

Мама. Алексей?.. (Пауза.) Седов приходил, садился и часами на меня смотрел. Молча. Потом, наконец, решался…

Седов. Лида, я хочу почитать тебе стихи. (Мама кивает.)

Моя любовь тебя к любви обяжет

И вечною весной окрасит жизнь мою.

Пускай моя рука с твоей рукой нас свяжет

И солнечным лучом погладит жизнь твою.

Пауза.

Мама. Это дрянные стихи, Алексей.

Седов. Чем?

Мама. Рифма «мою — твою» не годится.

Седов. Почему?

Мама. Это трудно объяснить непоэту.

Седов. Ая и не претендую. Я энергетик. Ведущий специалист по строительству электростанций в нашей стране, как ты знаешь. Выходи за меня замуж.

Мама. Не поняла.

Седов. Ты все поняла. Я сказал тебе об этом в своих стихах. Я сделал тебе сейчас предложение, тебе это непонятно?

Мама. А я тебе ответила, Алексей.

Седов. Что?

Мама. Что твои стихи плохие. Разве не ясно?

Пауза. Алексей сует деньги в какую-то вазочку. Лида не видит этого.

Седов. Я к тебе лучше отношусь, чем ты ко мне. Я приеду к тебе на следующей неделе. А ты подумай хорошенько. (Уходит.)

Мама. На следующей неделе он приехал — не пришел, потому что у него была служебная «эмка», — как раз в