class="p1">Рассказ «Лигейя» Е. Герцык называет «значительнейшим созданием По» (с. 745). Это «повесть о любви, замыслившей чародейством стать “сильнее смерти”» (с. 743). Снова налицо треугольник «Мореллы» – герой и его две одна за другой умирающие жены, – разница лишь в том, что вторая, Ровенна, – не дочь первой, Лигейи. В этом – отличие от биографической ивановской схемы. Однако в другом моменте сюжет «Лигейи» ближе к данной схеме, чем история двух Морелл. А именно: герою силой любовной магии – сосредоточенностью на образе Лигейи – удается вызвать ее душу из загробного мира и вселить в тело покойной Ровенны. Труп в саване оживает, но это опять-таки не Ровенна, а Лигейя, которая, воплощаясь, устраняет – окончательно убивает Ровенну. – Вспомним о том, как в бредовых снах-видениях Иванова, о которых он отчитывался Минцловой, ему являлась душа Зиновьевой и как наставница убеждала ученика, что тот встретит усопшую в теле Веры… Эта действительность была страшнее романтического вымысла, соответствующие дневники и письма Иванова куда «круче» текстов По.

Как ранее уже было сказано, «эфирородности» По Е. Герцык противопоставляет ивановскую («восходящую к “Заратустре”») «верность земле» – «Христа», который «полюбил Диониса». Размышляя о «религии» По, Е. Герцык также привлекает ивановские философемы. А именно, как утверждает Евгения, По изживал встречу души с Божеством в «религии экстаза», «восхйщения», когда некие силы «вихрем» исторгают душу из привычных условий. Налицо «религия», описанная в статье Иванова «Ты еси», – «мистико-анархический» экстаз, не нуждающийся в имени Бога, чистое «как» без «кто». Согласно Иванову, религиозное событие заключается в «браке» души и духа человека, что Е. Герцык называла «встречей» человека с самим собой («Мой Рим»). Размышляя о «духовной судьбе» По, она и находила в ней как раз его встречу с самим собой – видение сокровенного «я». Но эта встреча вызвала у По ужас и повлекла за собой ряд нравственных падений. Евгения, по-видимому, использует здесь представление Штейнера об ужасном «страже порога» – злом двойнике человека, встречающем его в какой-то момент духовного восхождения и препятствующем вступлению личности в духовный мир. Получается, что данной решающей «встречи» По не выдержал. Однако в экстазы он впадал постоянно, прибегая для этого к помощи алкоголя и наркотиков. Постепенно его «эфирная» – не нуждающаяся в Христе – духовность демонизируется, поэт становится игралищем злых сил и извращенных страстей… «Жутью магии окрашено все его мирочувствие», – заключает исследовательница (с. 728). Духовная логика, приведшая По от «религии экстаза» к бесовщине, прослежена и оценена ею беспощадно.

Но смысловым центром – хочется сказать, «гвоздем» концепции, разработанной Евгенией Герцык в трактате об Эдгаре По, является ее представление о По как о посвященном. Здесь явная перекличка с трактатом о путях святых и, уж конечно, недвусмысленная привязка к феномену Иванова 1907–1910 гг.[1053] Святые суть «посвященные» в тайны Христа, По самой своей судьбой «посвящен» в злые таинства, которые, по убеждению Е. Герцык, тем не менее также приводят к «Духу» и «Богу». Так ли уж они «злы» в глазах исследовательницы? «Тайны, в которые избранные святые “посвящаются” самым ходом своей жизни (а не через особый ритуал), это “тайны жизни и смерти”, “загадки гроба”, жуткие оккультные секреты похорон, кладбищ, “разложения духа и плоти” и т. п.; приобщение к ним <…> предваряет “лицезрение тайн Божиих”. Путь ведения неизбежно “пролегает через морг”»[1054]. Очевидно, все эти положения трактата «О путях» можно отнести не только к «святым», но и к По и его персонажам. Поистине, мысль Евгении рвется «по ту сторону добра и зла» – к признанию равноправия всех жизненных путей. У По она обнаруживает высшее в ее глазах достоинство «посвященности» – и феноменологическое описание личности поэта приобретает черты апофеоза.

«Посвящается» По в результате переживания «предельного ужаса» при погружении в мысль о погребении заживо: такова идея исследовательницы. Действительно, к инициации ведет ритуальная и мистическая смерть, здесь корень всех посвятительных практик. Однако По непрерывно, со всем реализмом переживает смертный ужас, ибо не верит в просветление смерти Христом. Потому «ему не нужна комедия с положением во гроб (т. е. посвятительный ритуал. – Н. Б.) – он поистине сам ложится во гроб. По ничего не говорит о таинственных посвященских формах – а он мог бы, потому что изживает в духе те же материальные события. То, что для эзотерика – этап (распадение личности, встречи с двойником), порой искусственно переживаемый и изображаемый, – для него – его роковая судьба» (с. 721). «Не тщетно для человечества много веков назад призывал Григорий Богослов: если Христос сходит во ад, то и ты сходи вместе с Ним, познай и тамошние Христовы тайны. – А разве не ад – безысходная чаша, душа наша?» – вопрошает автор трактата «О путях»[1055]. По действительно «держит ум в аду», но сходит во ад, в отличие от св. Григория Богослова и жившего в XX в. преподобного Силуана Афонского, увы, без Христа, так что и приобщается там тайнам отнюдь не Христовым. Он близок XX веку, Евгения и Блок в этом правы, – но вот и в XX веке можно по-разному сходить в ад…

Среди рассказов По Е. Герцык выделяет один, который считает духовным прообразом всех прочих его историй и одновременно – как бы первоявлением духа самого поэта. Это знаменитое «Нисхождение в Мальстрем» – фантастический (а в трактовке Евгении символический) сюжет вокруг переживаний моряка, чья утлая лодка оказалась затянутой в гигантский водоворот. «Спиральные движения над мерцающей бездной», замедленное падение в нее, – «это висение над неизбежным ужасом – не точная ли это картина гибнущей души, как не раз изображал ее По?» (с. 767). По существу, все пути героев По, равно как его самого – в духовном, смысловом отношении не что иное, как «нисхождение в Мальстрем», «ибо все странствия по земле, описанные По, впрямь суть странствия в мире духов» (с. 768). Но подобный путь гибели Евгении видится и путем познания, гнозиса: во время катастрофы душа По и его героев «приоткрывает неведомое», приобщается к невидимому духовному братству тех, «кто ринулся в глубины познания» (с. 769). Евгения здесь имеет в виду не только американского романтика, но и русских неогностиков XX в. – Иванова, Минцлову, саму себя. Об адских кругах духовного «Мальстрема» она знает не понаслышке. И в интонациях исследовательницы, рассуждающей о человеке над бездной у По, слышатся нотки апофеоза: как и шестовский «апофеоз беспочвенности», апофеоз нравственного падения свидетельствует о перемещении авторской позиции «по ту сторону добра и зла». Только в гибели можно осуществить подлинное бытие, оно же – сущностное знание, сообщаемое посвящением; катастрофа «нисхождения в Мальстрем» в главе «Спираль» автором трактата о По осмыслена именно как посвящение. Символика