Цзян Цзэминь использовал мой визит в 1990 году именно для разговора на эту тему. Он и другие китайские руководители продолжали настаивать на том, что являлось само собой разумеющимся еще пять лет назад: Китай и Соединенные Штаты должны работать сообща над созданием нового мирового порядка, основанного на принципах, сравнимых с теми, на чьих основах строилась традиционная система европейских государств после 1648 года[655]. Другими словами, внутренние мероприятия находились вне компетенции внешней политики. Отношения между государствами строились на принципах учета национальных интересов.

Предлагалось именно то, что отвергалось новым политическим мироустройством, пропагандируемым на Западе. Новая концепция предлагала миру вступить в «постсуверенитетную» эру, при которой международные нормы прав человека превалировали бы над традиционными прерогативами суверенных правительств. По контрасту, Цзян Цзэминь и его коллеги стремились к многополярному миру, принимающему китайский тип гибрида социализма с «народной демократией», где Соединенные Штаты обращались бы с Китаем на равных как с великой державой.

Во время моей следующей поездки в Пекин в сентябре 1991 года Цзян Цзэминь вернулся к теме установок традиционной дипломатии. Национальные интересы превалировали над реакцией на внутреннюю политику Китая:

«Нет фундаментального конфликта интересов между нашими двумя странами. Нет причин отказываться от возвращения к нормальным отношениям. Если будет взаимное уважение, если мы отказываемся от вмешательства во внутренние дела и если мы строим свои отношения на основе равенства и взаимной выгоды, то мы сможем найти общие интересы».

Как утверждал Цзян, с уходом соперничества времен «холодной войны» «в современной ситуации идеологические факторы не оказывают влияния на межгосударственные отношения».

Цзян Цзэминь использовал мой визит в сентябре 1990 года для передачи информации об унаследовании им всех должностных обязанностей Дэн Сяопина — это пока не афишировалось, поскольку точные внутренние перестановки в структурах власти в Пекине всегда оставались непрозрачными:

«Дэн Сяопин знает о Вашем визите. Он просил меня передать Вам, что приветствует Ваш приезд и шлет свои приветы Вам. Во-вторых, он упомянул о письме, которое президент Буш написал ему, и в этой связи он высказал две вещи. Первое, он попросил меня как Генерального секретаря через Вас передать приветы президенту Бушу. Второе, после его отставки летом прошлого года он поручил мне как Генеральному секретарю исполнять все дела. Я не собираюсь писать письмо президенту Бушу в ответ на его письмо Дэн Сяопину, но то, что я говорю Вам, хотя и выражено моими словами, соответствует мыслям и духу того, что хочет сказать Дэн Сяопин».

Цзян Цзэминь хотел передать через меня, что Китай сделал достаточно уступок и сейчас черед за Соединенными Штатами брать на себя ответственность за улучшение отношений. «В том, что касается Китая, — сказал Цзян, — он всегда бережно относился к дружбе между нашими странами». Сейчас, как заявил Цзян, Китай прекращает всяческие уступки: «Китайская сторона сделала достаточно. Мы приложили максимум усилий и сделали все, что могли».

Цзян Цзэминь повторил уже ставшую к настоящему времени традиционной тему Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина — о неприятии Китаем давления извне и яром сопротивлении даже намеку на диктат извне. Он также заявил, что и Пекин, как и Вашингтон, ощущает давление со стороны народа: «И еще одно. Мы надеемся, американская сторона обратит на это внимание. Если Китай станет предпринимать односторонние шаги без соответствующих движений со стороны США, это переполнит чашу терпения китайского народа».

Все эти беседы проходили на фоне распада Советского Союза. В начале тяньаньмэньского кризиса Михаил Горбачев находился в Пекине, но даже несмотря на то что Китай раздирали внутренние противоречия, основы советского правления рушились в реальном времени, судя по передачам телевидения по всему миру, как будто все шло в замедленной съемке.

Дилеммы, стоявшие перед Горбачевым, были пострашнее тех, что беспокоили Китай. Китайские расхождения шли вокруг того, как должна коммунистическая партия управлять страной. Споры в СССР велись вокруг того, должна ли коммунистическая партия вообще править. Поставив политические реформы (гласность) на первое место по сравнению с экономическими преобразованиями (перестройка), Горбачев сделал неизбежным спор относительно легитимности коммунистической власти. Горбачев признал наличие всепроникающей стагнации, но ему не хватало воображения или умения сломать устоявшиеся стереотипы. Различные контролирующие систему органы по прошествии времени превращались в часть проблемы. Коммунистическая партия, бывшая в какое-то время инструментом революции, теряла свои функции в зрелой коммунистической системе, за исключением функций контролера над тем, в чем она не разбиралась, — управлением современной экономикой, проблемой, которую она решала, сговариваясь с тем, что она якобы должна была бы контролировать. Представители коммунистической элиты становились привилегированным классом чиновников-мандаринов, теоретически отвечая за сохранение национальной ортодоксии, они все внимание обращали на сохранение своих привилегий.

Гласность входила в противоречие с перестройкой. Горбачев закончил тем, что возвестил приход новой системы взамен той, которая его создала и которой он был обязан своим возвышением. Но до этого он еще и пересмотрел концепцию мирного сосуществования. Предыдущие руководители ее подтверждали, а Мао Цзэдун ссорился с Хрущевым по ее поводу. Однако предшественники Горбачева отстаивали мирное сосуществование как временную передышку на пути к окончательному столкновению и победе. Горбачев на XXVII съезде КПСС в 1986 году объявил этот принцип как постоянную и неотъемлемую часть взаимоотношений между коммунизмом и капитализмом. По сути, так начался его путь возврата в международную систему, в которой Россия участвовала в досоветский период.

Во время моих визитов китайские руководители изо всех сил старались провести грань между моделями Китая и России, особенно горбачевской. На нашей встрече в сентябре 1990 года Цзян Цзэминь подчеркивал:

«Усилия найти китайского Горбачева напрасны. Вы можете понять это из Ваших бесед с нами. Ваш друг Чжоу Эньлай, бывало, говорил о наших пяти принципах мирного сосуществования. Ну, они по-прежнему существуют и сегодня. Неправильно, когда говорят, что в мире должна остаться только одна общественная система. Мы не хотим навязывать другим нашу систему, но мы и не хотим, чтобы другие навязывали нам свою систему».

Китайские руководители утверждали те же принципы сосуществования, что и Горбачев. Но использовали они их не для успокоения Запада, как это делал Горбачев, а стремясь отгородить себя от Запада. В Пекине относились к Горбачеву как к никому не нужному человеку, не говоря уже, как к заблуждающемуся человеку. Его программа модернизации отвергалась как неверно сформулированная, поскольку ставила на первое место политические реформы, а не экономические. С китайской точки зрения, политические реформы могут понадобиться со временем, а экономические реформы должны им предшествовать. Ли Жуйхуань объяснял, почему ценовая реформа не сработала в Советском Союзе: когда практически все товары были в дефиците, реформа цен неизбежно вела к инфляции и панике. Чжу Жунцзи во время визита в США в 1990 году постоянно аплодировали и называли «китайским Горбачевым», ему все время приходилось подчеркивать: «Я не китайский Горбачев. Я — китайский Чжу Жунцзи»[656].