Вечером мы встаём лагерем и собираем Совет. Бледные сосредоточенные лица. Мы все стали старше за последние недели на несколько лет. Теперь видно, что здесь нет уже юношей. Пора созидания, безоблачного счастья, в котором мы пребывали столько лет, позади, пришло время испытаний.

— Алаи! Мы должны изгнать норвеев и асбинцев из Свеи. Мы найдём наших и станем возрождать Свею. Мы умеем воевать и умеем строить, — говорит Сигурд уверенным голосом, холодным и твёрдым как гранитные скалы.

Его глаза темны, с тёмно-серой поволокой, будто пепел Сонборга осел в них.

Гуннар сообщает о раненых, об убитых, о том, сколько в обоз влилось мирных людей и насколько этим отяжелело, но и воодушевилось войско. Теперь мы можем только побеждать. Но мы никогда и не проигрывали битв.

Искать Ньордову рать нам долго не пришлось. Утром следующего дня к нашему лагерю приблизились пятеро всадников с флагом Асбина и остановились в ожидании на некотором отдалении. Гуннар и Ярни в сопровождении трёх всадников выдвинулись навстречу им.

Сигурд издали следил за ними, сосредоточенный, сложив руки на груди. Они разговаривали недолго, предводитель переговорщиков передал Гуннару ларец и поднял руку в прощальном приветствии. Асбинцы отъезжают поспешно и мы видим, войско стоит на горизонте, за лесом, виднеющимся тёмной полосой.

Гуннар уже возле Сигурда, предаёт ему ларец. Я не мог видеть, что внутри, но я вижу лицо Сигурда, когда он открыл его. Пепел Сонборга, что был в его глазах, теперь укрыл всё его лицо… Он поднимает серые глаза на Гуннара и спрашивает:

— Сказали что?

— Через час ждут тебя с алаями, Бьорнхардом, Легостаем и Гагаром в палатке для переговоров. Вон ставят.

Мы все видим эту палатку, быстро устанавливаемую посреди заснеженного поля…

— Что там, Сигурд?

Вместо ответа Сигурд вынул из ларца и показал нам кусок белёного льна с вышивками на углах, сделанными рунами «Эйнар».

Все мы замерли, будто покрываясь инеем. Гуннар побледнел так, что шрам на его лбу стал сизым. Часа ждать оставалось так долго…

К палатке подъехал незначительный отряд, остальное войско выстраивается вдоль кромки леса, потом показались … Мелкие фигурки. Издали не разглядеть, но очевидно, что не воины. А значит и пелёнка Эйнара не обманка, они захватили тех, кто ушёл из Сонборга…

Взволнован я? Это не волнение. В мою грудь не просто направлен клинок, он уже упирается мне в сердце, но не проткнул его ещё…

И я и все, кто скачет за мной к палатке в белом поле рады, наконец, покончить с проклятым ожиданием. И мы несёмся, взрывая копытами коней свежий снег.

Я вхожу в палатку, Ньорд уже сидит в середине длинного стола, бледный, укрытый плащом с правого плеча, но в целом, уверенный и, кажется более, чем когда врал мне о Сигню в Охотничьем хусе. Но это понятно, как и то, что он скажет сейчас.

Он ухмыльнулся:

— А легко ты из плена выбрался. Или Рангхильда опять предала? Не может не предавать.

Я не стал отвечать, не мою мать мы собрались обсуждать. Его алаи по одну сторону стола, мы — по другую, напротив. И Ньорд не стал тянуть время пустым разговором.

Едва все расселись, он сказал:

— У меня то, что, думаю дорого вам всем. Дороже сожжённого Сонборга. Даже ваших собственных жизней. Верно, хаканы?

— Говори, Ньорд. Мы выбили вас из Сонборга и выбили бы из Свеи сегодня же, выйди вы в честной битве. Но вы захватили заложников.

Ньорд улыбнулся, поправляя, сползающий с плеча плащ. Чего он в плаще-то? Здесь жаровни, да и не мёрзнет никто на самом лютом морозе, когда такие переговоры.

Ньорд кривовато ухмыльнулся:

— Задумано было лихо и если бы не метель, что заставила их остановиться, мы ни за что бы не догнали обоз. Но, очевидно, Боги на нашей стороне, — сказал Ньорд, осклабясь.

— Норны шепчут тебе это?! — клацнул белыми зубами Сигурд, ну чистый рыжий волк!

И как смотрят друг на друга эти двое они очень похожи и при этом абсолютно противоположны… Как они были близки всегда, с самого детства, невозможно поверить, что это тот самый Ньорд, с которым мы все, как со старшим товарищем выросли вместе и сколько весёлых шалостей на нашей памяти, а сколько битв в Гёттланде мы прошли плечо к плечу, чтобы вдруг сесть вот так напротив друг друга, сверкая ледяными глазами. Что случилось, когда?!..

Что между ними? Это не ненависть, если всё было так просто… Они, дядя и племянник всегда были разными и всегда очень близки, всегда любили друг друга. И сейчас это та же близость. Только превратилась в нечто пугающе новое, мне непонятное. Ведь и я был из тех, кто до последнего не верил, что Ньорд готовит нападение на Свею. Я снова вспомнил о серьге-лебеде, спрятанной в моих вещах. Неужели Ньорд обидел Сигню… В это невозможно было поверить. Захотел Ньорд трон Свеи, это странно, но понятно, но обидеть Сигню — этого я представить не могу. У меня сжался комок в груди, когда я вспомнил как нашёл серьгу… Надеюсь, Агнету и ребятишек не тронули… Да и остальные: Ждана, Льюва… Эйнар точно жив-здоров, иначе торговаться было бы нечем.

А Ньорд-то ранен, видит это Сигурд? Поэтому прикрывает больное плечо… кровь Сигню на снегу. Эта рана у Ньорда… Что же там произошло…

— Что ты хочешь за это? — спросил Сигурд, вынимая из-за пазухи пелёнку Эйнара.

Ньорд подаётся вперёд, он очень бледен и, очевидно, испытывает боль, рана нешуточная…

— Ясно что. Ты сейчас сильнее. Одна ваша Золотая Сотня унесла в Валхаллу не меньше тысячи моих ратников. Кстати, я выбирал, что тебе послать пелёнку моего внучатого племянника или голову вашего сотника. Но решил, что малыш Эйнар, названный в честь деда, тебе дороже всё-таки. Чудный ребёнок, копия ты, когда был маленький.

Я вижу как у Сигурда дрогнули ноздри, но желваки даже не шелохнулись.

— Сложи оружие, Сигурд, признай меня новым конунгом Свеи и получишь назад своих людей.

— Ты действуешь как разбойник, не как честный воин.

— Не будем сейчас вдаваться в то, как получить трон. Или ты хочешь, чтобы все это знали? О твоей сестре, например…

Сестре?.. Никто из нас ничего не понял. Сигурд отодвигается, усмехаясь и глядя на дядю:

— Я вижу, ты всерьёз ранен, что, наши лекари отказались лечить тебя, Особар?

Ньорд перестаёт ухмыляться, смотрит на Сигурда:

— Алаи, оставьте нас вдвоём.

Мне ясно, зачем он призвал всех говорить о заложниках, ясно, что не только о моей семье речь, алаи —