– Но почему, почему такое случилось именно со мной? Почему он перестал меня любить и ему никогда не было меня жалко? Скажи, скажи, Грета.

– Боже мой, так ведь это же ясно, как белый день. Человеческое подсознание и в другом любит исключительно свое собственное отражение, как же ты этого не понимаешь! Там, где встречаются два таких больших самоутверждения и самомнения, там любая беседа легко переходит в спор, любой рассказ – в переубеждение всегда неправого противника, любая помощь – в показательное взаимообвинение, а место любовного и ласкового сопереживания захватывает слепое, свирепое и воинственное соперничество.

– Не совсем я тебя понимаю, Грета! И что же мне надо было делать? Да я вовсе и не замечала никакой конкуренции. И в чем это мне с Вадимом было соперничать-то?

Тирада дочки Мюллера становилась для меня все более и более туманной и неясной, а потому нравилась все меньше и меньше. Даже трудно стало понимать, к чему она вообще клонит.

– Охотно верю, что ты совершенно ничего не замечала, зато он в тебе замечал! И ему, и тебе, и остальному большинству народонаселения еще предстоит научиться замечать достоинства близких людей, а не только их многочисленные промахи. Чаще всего случается так, что какие-то качества другого, к которым ты относишься отрицательно, на самом деле являются свойствами абсолютно необходимыми. Лишь тебе, не понимающей глубокий смысл всего происходящего, не видящей полноты всей картины бытия, а потому бурно отрицающей саму возможность такого смысла и подобной полноты, то свойство кажется абсурдным недостатком, который так необходимо вырвать с корнем, выжечь дотла, искоренить любым путем.

В подлинной же любви куда больше заботливой снисходительности, чем жесткой требовательности. Любовь – это скорей ласковая игра утренних лучей летнего солнца на золотисто-загорелой коже, чем стальной каркас или жесткий костяной корсет, в который необходимо умять живые и прекрасные формы тела. Любовь, милая моя, порождает терпимость, а терпимость порождает жизненный покой. Бережное и нежное отношение к другому никогда не требует от него желанной лишь тебе, удовлетворяющей лично тебя немедленной перемены. Просто нужно научиться тихо и терпеливо ждать, а при этом быть мягкой и исполненной веры во все самое лучшее!

Слова Греты озадачили меня до предела, прямо-таки погрузили в так страстно мною ненавидимое состояние умственной прострации.

– Постой, постой, Грета! Ты про кого это говоришь: про него или про меня? Это что же получается – так это я была недостаточно нежной и бережной?! Да ты себе и вообразить не можешь, как мне с ним стало лихо! Да он стал со мной обращаться, как злой хозяин с собакой! Да мне жить больше не хотелось!

Из самых глубин трепещущего, как флаг на ветру, получувствительного сердца вдруг поднялся во мне горячий бунт и алой краской моментально залил до того бледные щеки.

– А бережность, дорогая Вероника, не знает требований взаимности точно так же, как и щедрость. Хотя бы в самой себе начни воспитывать терпение и разумение, что в рекордные короткие сроки ничего хорошего не делается. Суета, поспешность и настойчивая требовательность к людям, миру и судьбе и есть самые главные враги в жизни каждого. И совсем наоборот, нежная бережность подобна солнышку, от которого непрерывно льется в мир ласковое золотое тепло, и в потоке этих лучей вольготно каждому. Как только человек обучается быть бережным к людям, он становится счастлив и жизнь его волшебным образом начинает протекать хорошо и замечательно.

Верни солнышко в сердце, Вероника. Кончай концентрировать все мысли и чувства лишь на себе самой и на своих делах. Забудь думать, что тебя обидели и обошлись жестоко, тем более что на самом деле никто тебя и не думал обижать, и вскоре ты с изумлением станешь замечать, как все вокруг тебя не сразу, но изменится, да так, как ты вообразить даже не способна. Ведь сейчас ты сама себе – злейший враг. Так соберись с волей и просто возьми и отложи саму себя в сторону, так и пройдут твои невроз и депрессия.

Тут Грета ненадолго погрузилась в глубокую задумчивость, сильно занавесив свое крупное лицо густейшими, сильно седеющими прядями и полными, белыми пальцами удерживая свою голову за невероятно твердый, как из камня высеченный подбородок. Хотя внутренне я во многом не могла бы согласиться со странной своей подругой по санаторию, однако покорно продолжала безмолвствовать вместе с ней, ожидая скорого продолжения ее не всегда относящихся к сути беседы, однако ранее ни от кого мною не слышанных рассуждений. Я успела неплохо ее изучить и потому небеспочвенно предчувствовала, что за отрешенным молчанием обязательно последует совсем какая-нибудь «не от мира сего» сентенция. Вскоре Грета подняла лицо с глазами, как со светящимися голубыми озерами, и заговорила вновь:

– Хочу тебе рассказать, что великая католическая святая – блаженная Моника, она же мать великого философа блаженного Августина, имела мужа настолько сурового, своенравного, жестокого и неукротимого, что люди вокруг только удивлялись, как это она умудряется выглядеть столь спокойной и счастливой, да еще иметь с вот таким мужем самые замечательные семейные отношения. На все вопросы окружающих она с улыбкой отвечала, что когда муж ее сердится или ее ругает, она про себя молча молится Богу, чтобы его сердце смягчилось и к нему бы возвратилась тишина. И ты знаешь, каждый раз случалось чудо: через некоторое время вспыльчивость этого мужа проходила как бы сама собой, сердце его умилялось, и он преисполнялся огромным уважение к жене за ее ласковую кротость, доброту и мудрость. Всех превосходила кроткая Моника во влиянии на своего гневливого и жестокого в проявлениях супруга, каждый раз делая его любезнее к себе и благонравнее. Никогда она не пыталась исправить мужа или переделать его характер, но с течением времени превратился этот черствый, дерзкий и свирепый мужчина в любящего, великодушного, понимающего супруга и чуткого отца.

Великая святая говорила, что женщина в семье должна быть ко всем снисходительна, ласкова, весела, терпелива, скромна и старательна. А теперь спроси себя, а были ли в тебе все эти качества? Уверяю, Вероника, твой мальчик – просто сущий ангел по сравнению с тем, кого Бог послал в мужья блаженной Монике. Ведь святая с самого рожденья была любимицей Бога, особо им отмеченной еще со младенчества. Только смотри, тут важно не спутать пугливое примиренчество при молчаливом душевном осуждении и раздражении, боязливое попустительство унижению и лицемерное согласие с грубостью, при которых такой гневливый и невыдержанный супруг окончательно прекратит себя контролировать и нагло «сядет на голову» своей раболепствующей жене с проявлением могучей силы женского характера, с мягким, доброжелательным и спокойным наблюдением развития ситуации, искренним желанием супруги успокоить и умиротворить разбушевавшегося человека, порывом льющейся, светлой и истинной любви к нему. Даже видя всю глупость другого, надо научиться ему сочувствовать, а не осуждать!

Тут меня чуть ли не в воздух взвила неведомая сила, до того все во мне возмутилось последними словами немки:

– Да на такой подвиг практически мало кто способен! – Я заговорила с холодноватой дрожью в голосе: – Тебя, значит, отчитывают, по любому пустяку выговаривают, как последней девчонке, а ты в ответ лишь льешь доброжелательное и сочувственное спокойствие! Я правильно тебя поняла?! Но если это все так и ты, Грета, сама честно следовала этим правильным религиозным заповедям, то почему у тебя самой было два мужа? И где они сейчас?