– Ты защищался?

– Как только мог, па. Только их-то было пятеро.

Купер машинально коснулся лба Джуды, провел ладонью по его волосам, стараясь подавить дрожь в руке. В комнату вошла Юдифь.

– Все в порядке, – сказал ей Купер, когда страх начал откатываться, как морской отлив.

Погода в оккупированном Новом Орлеане в то утро выдалась жаркая. И под стать ей градус возмущения у полковника Елканы Бента тоже поднимался. Такое же настроение было и у местных жителей, вместе с которыми он стоял на углу Чартерс- и Кэнел-стрит, наблюдая за видимым свидетельством радикализма генерала Бена Батлера.

В прозрачном воздухе витали привычные запахи – кофе, реки, а также туалетной воды джентльменов, которым пришлось прийти сюда из деловых соображений; раньше эти джентльмены жили за счет хлопка и, возможно, продолжали бы и дальше так жить, только уже не так открыто. Более высокий класс общества отсиживался по домам. Может быть, им намекнули на то, что они увидят, если высунутся наружу. Большинство стоявших на углу попали сюда случайно, как Бент, хотя, без сомнения, один или два явились по собственному желанию, чтобы разжечь свою ненависть.

Бент, еще более располневший, курил сигару, кипя от злобы, как и штатские рядом с ним, хотя и не осмеливался этого показать. Под грохот барабанов и визгливый вой флейт, вслед за вяло висящими в безветренном воздухе знаменами, по Кэнел-стрит шел Первый Луизианский гвардейский полк.

Генерал-майор Батлер создал этот полк в конце лета, после того как прославился целым рядом других возмутительных поступков. Он защищал рабов, перебежавших через линию фронта, приказал повесить некоего фермера Мамфорда за то, что тот снял и разорвал висевший на его доме американский флаг; а пятнадцатого мая выпустил приказ, согласно которому все женщины, словами или жестами оскорблявшие солдат Союза, подлежали аресту и осуждению как проститутки.

Но все это были детские шалости, думал Бент, по сравнению с тем, что они наблюдали сейчас. Само существование этого гвардейского полка, официально оформленного двадцать седьмого сентября, он считал немыслимым и отвратительным, и ему было жаль офицеров, которые были вынуждены командовать бывшими сборщиками хлопка и портовыми грузчиками.

Город гудел слухами, порождаемыми бесчинствами Батлера. Этого генерала-янки, который грабил дома состоятельных горожан в поисках наживы, следует немедленно заменить из-за его преступлений против гражданского населения. Линкольн не должен был позволять гвардейскому полку войти в состав федеральной армии, это оскорбляло чувства людей. И так далее. Бент слышал много подобных разговоров.

Но негритянский полк не был слухом. Бент собственными глазами видел сейчас эти желтые, шоколадные, светло-коричневые и синевато-черные лица. Как они ухмылялись, как выкатывали глаза, вышагивая мимо своих бывших хозяев, застывших неподвижно, словно статуи, парализованные недоверием и презрением…

Флейты заиграли «Боевой гимн Республики», только усиливая оскорбление. Черное военное подразделение, одно из первых в армии, маршировало к реке. Бент швырнул сигару на землю. Этой картины было вполне достаточно, чтобы превратить любого человека в южанина – представителя племени, которое Бент всегда ненавидел, но к которому теперь относился все с большей симпатией.

Ему ужасно захотелось выпить, но было еще рано. Слишком рано. Однако Бент не мог подавить желание, которому уступал в эти дни все чаще и чаще. У него не было друзей среди офицеров оккупационной армии; некоторые вообще с ним не заговаривали, если того не требовали служебные обязанности. Каждый раз он умолял себя не поддаваться искушению, прекрасно зная, чем это закончится. Всего один глоточек – и ему сразу станет легче.

После Питтсбург-Лэндинга жизнь Бента покатилась по наклонной. До штаб-квартиры Батлера в Новом Орлеане он добрался после тяжелого путешествия к Восточному побережью и потом на пароходе вокруг Флориды к заново открытому порту. После двухминутной встречи с плюгавым косоглазым политиком из Массачусетса он получил назначение в департамент военной полиции. Служба была идеальной, потому что позволяла ему отдавать приказы и солдатам, и гражданским.

Бент уже раньше бывал в Новом Орлеане. Ему нравилась легкая богемная атмосфера, царящая в этом городе, и те удовольствия, которые он мог предложить человеку с деньгами. В здешних борделях, заплатив солидную сумму, он мог развлечься с негритянкой, даже совсем юной. Прошлой ночью он именно этим и занимался.

Он посмотрел вслед уходящему по улице полку. «Corps d’Afrique»[30] – так именовали себя наглые черномазые. Белых офицеров приходилось уговаривать, подкупать повышением или угрожать трибуналом, и все равно желающих набралось пока только на одну роту, а их в полку было несколько.

И что примечательно – какой резкий поворот кругом совершил Батлер, создавая их! Изначально он был категорически против этой идеи, но уже в августе неожиданно передумал, убежденный, как утверждала молва, собственной женой, своим другом министром Чейзом и, возможно, запоздалым соображением, что появление черных полков вызовет у местных белых апоплексический удар.

Сначала генерал Батлер заявил, что возьмет только кое-как обученных членов черных отрядов, созданных для защиты города перед тем, как он пал. Но и тут сделал поворот кругом и вскоре стал брать на службу беглецов с плантаций.

Бент пошел к старой площади, видя недобрые лица на тротуарах, под тенью очаровательных железных балконов. Ну и пусть они смотрели на него недружелюбно, зато уступали дорогу.

Мысли Бента снова вернулись к публичным домам. Был среди них один, куда он особенно хотел бы заглянуть при первой удобной возможности. Бент случайно попал туда перед самой войной, когда вернулся с ненавистной службы в Техасе. У содержательницы было много прекрасных картин на стенах, и одна из них никак не выходила у него из памяти. Это был портрет женщины, как-то связанной с семьей Мэйн, но как именно, он пока не знал. В Техасе, у Чарльза Мэйна, он видел фотографию другой женщины с очень похожими чертами лица.

Его воображение подхлестывали и факты, которые сообщила ему хозяйка того борделя, мадам Конти. На портрете была изображена квартеронка, когда-то работавшая в этом заведении. Другими словами, негритянская шлюха.

Та картина представляла собой один из положительных аспектов нынешнего изгнания Бента. Он надеялся, что она может стать неким орудием, которое он со временем использует против Мэйнов. В нем никогда не остывало желание навредить членам этой семьи, он лишь откладывал месть на время, когда к этому вынуждали обстоятельства. Он точно знал, что бордель до сих пор существует и там по-прежнему заправляет мадам Конти. Как не сомневался и в том, что та картина никуда не делась.

К тому времени, когда он дошел до Бьенвилль-стрит, он уже чувствовал, что должен как можно скорее выпить. И тут он заметил хорошо одетую белую женщину, выходившую из ландо за пересечением узких улочек. Женщина отпустила кучера и, как и Бент, пошла в сторону собора. Навстречу ей шли двое чернокожих солдат, смеясь и подталкивая друг друга локтями. Желтые лампасы на их синих бриджах говорили о том, что они служат в кавалерии, которую набирал Бен Батлер.