Федеральная понтонная переправа возле Харперс-Ферри была разрушена южанами, поэтому инженеров отправили туда, и двадцать первого сентября они приступили к ее восстановлению. После того, что им пришлось пережить, Билли воспринимал эту работу как своего рода лечение. Да, она была тяжелая и требовала умственных и физических усилий, но она была направлена на созидание, а не на разрушение. О том, для чего предназначена эта переправа, Билли просто запретил себе думать.

Они вытащили с отмелей понтонные лодки, которые еще можно было спасти, и ремонтировали их, используя доски от ящиков, где раньше хранились галеты из солдатских пайков. Борода Билли теперь отросла еще на два дюйма. Он был страшно измотан, иногда даже просто засыпал стоя на пять-десять секунд. И еще он очень тосковал по Бретт.

В ночь на двадцать второе прибыл обоз с регулярным понтонным парком и дополнительными людьми из Пятнадцатого Нью-Йоркского добровольческого инженерного батальона. Билли работал до самого рассвета, часто оказываясь в ледяной воде, и наконец, когда наступило утро, смог хоть немного поспать. Закутавшись в одеяло, он провалился в тяжелое забытье. Долгая разлука с женой вызвала во сне бурные фантазии, обернувшиеся неловкими последствиями после пробуждения.

Проснувшись через четыре часа, Билли поел и почувствовал в себе силы продолжать работу. Несколько инженеров меж тем устроили настоящий тотализатор, делая ставки на то, когда Макклеллана отправят в отставку. Каждый написал на клочке бумаги дату – предлагалось выбрать любое время до конца декабря.

Билли не слышал в адрес командующего никаких обвинений, все просто говорили о том, что произошло. Малыш Мак отказался преследовать и уничтожать армию генерала Ли, когда у него была такая возможность, и это могло не понравиться президенту.

Два дня спустя пришло сообщение, что Линкольн выпустил свою обещанную Прокламацию об освобождении рабов, и у вечерних костров солдаты по давно укоренившейся военной традиции перевирали и путали подробности:

– По новому закону все гребаные черномазые в этой гребаной стране теперь станут свободными!

– Нет, не так! Это только в тех штатах, которые будут бунтовать, и после первого января. Он не тронул Кентукки или места вроде него.

– Да какая разница, – заявил один из нью-йоркских добровольцев, – это все равно оскорбление белым людям. Никто не захочет его поддержать. Только не в армии.

Большинство с ним согласилось.

Билли не знал, как ему относиться к таким новостям. Он пошел к палатке Лайджа и заглянул внутрь. Его бородатый друг стоял на коленях, сложив перед собой руки и склонив голову. Билли попятился, выждал минут пять, потом покашлял, пошаркал ногами перед входом, прежде чем снова заглянуть. Когда он спросил Лайджа о президентской прокламации, тот ответил:

– Месяц назад мистер Линкольн еще встречался с некоторыми нашими свободными собратьями, настоятельно рекомендуя им подыскивать себе место где-нибудь в Центральной Америке. Так что думать тут нечего – это просто еще одно средство в войне, ничего больше. И все-таки… – Лайдж потряс указательным пальцем, как проповедник, предостерегающий паству с кафедры. – Я много читал и о Вашингтоне, и о Джефферсоне, и о старом матерщиннике Джексоне, чье влияние на события в пору их президентства иногда превращало обычный металл в золото. Так может случиться и теперь, с народной помощью.

– Он дает привилегии любому штату, который вернется в Союз до первого января.

– Никто не вернется. Потому и война.

– Тогда какой в этом смысл – разве что разозлить бунтовщиков и, может быть, поднять волнения, которые ни к чему не приведут?

– Какой смысл? Смысл в самой сути такого решения. А суть его, как бы она ни была скрыта или какой бы компромиссной ни казалась, правильная. Она наконец-то даст нравственную основу этой войне. Мы и впредь будем сражаться за освобождение человеческих существ от цепей.

– Думаю, это принесет только еще больше проблем – и в армии, и вне ее.

Билли не изменил своего мнения и после этого разговора, когда пошел прогуляться в сумерках вдоль Потомака. Ему хотелось стряхнуть с себя и никак не проходящее отвращение, охватившее его при виде кровавой бойни у Энтитема, и растерянность из-за нового поворота в ходе войны. Поэтому он решил сосредоточиться на мыслях о Бретт. Под утесами протяжно и грустно заиграл горн – это был новый сигнал отбоя, впервые прозвучавший в Виргинии в июне или в июле. Кто сочинил эту мелодию и где, Билли не знал. Прощальный салют солдату.

Для кого она была написана, кого оплакивала? – думал он. И что умерло под росчерком пера Линкольна? Что родилось? Все эти вопросы вполне подходили к сгущавшейся осенней тьме.

Он долго стоял неподвижно, прислушиваясь к журчанию реки, знакомому шуму лагеря и к последним нотам печальной мелодии[29].

В Виргинии Чарльз показал Эбу «Опыт о человеке». Потрогав застрявшую в переплете пулю, потом саму книгу, тот спросил:

– Кто тебе ее дал?

– Августа Барклай.

– Помнится, ты говорил, что у тебя нет девушки.

– Это подарок от друга на Рождество.

– Вот как? – Эб снова коснулся пальцем пули. – Ну что ж, так или иначе, но тебя спасла вера, Чарли. Пусть это и не Евангелие, – (примерно раз в месяц в армии обязательно рассказывали чудесные истории о том, как какого-нибудь солдата спасла от пули его карманная Библия), – но тоже почти святая книга. – Он замолчал и после некоторой паузы добавил: – Ее же Поуп написал. Так что все закономерно.

Чарльз не улыбнулся, лишь покачал головой. Эб казался растерянным и печальным. Чарльз положил книгу обратно в нагрудный мешочек и, аккуратно затянув шнурок, спрятал его под рубашку.

К вечеру Купер позвал жену прогуляться, чтобы поговорить с ней.

Сгущались сумерки, на небе уже зажглись звезды, и полоса оранжевого света над Уиррелом становилась все у́же. Осенний ветер подметал Аберкромби-сквер, прогоняя лебедей на ночевку под ивами у пруда. Несколько листьев, уже сморщенных и порыжевших, кружили возле черного железного основания уличного фонаря.

– Они хотят, чтобы мы вернулись домой. Письмо пришло сегодня с почтой из Ричмонда.

Юдифь ответила не сразу. Держась за руки, супруги направились к скамейке, на которой они любили сидеть по вечерам, обсуждая какие-нибудь важные решения или события прошедшего дня. Купер немного волновался – он разрешил Джуде побегать, при условии, что тот не станет забредать слишком далеко, – и теперь то и дело поглядывал в сторону ограды, высматривая сына.

Они подошли к скамейке. Ветер усилился. От Мерси доносился запах соли и недавно пришвартовавшегося судна с пряностями.