— Сними ее с меня! — завопил он. — Сними ее с меня, сучка!Ты ведь можешь, я знаю! Знаю, можешь! И хватит играть со мной, слышишь? Не смейИГРАТЬ со мной!

Спотыкаясь, он преодолел оставшееся до нее расстояние исхватил коленопреклоненную женщину за плечо. Прикрывавшая плечо полоска тканисдвинулась, и от страха и ужаса от увиденного он издал слабый сдавленныйвскрик. Кожа ее оказалась такой же черной и прогнившей, как кожура плодов,разлагающихся на земле вокруг дерева — тех, в которых процесс гниения зашелнастолько далеко, что мякоть превратилась в жидкую кашицу.

— Бык поднялся из лабиринта, — изрекла женщина, легкоподнимаясь на ноги с грациозностью, которой он не замечал в своей жене за всевремя супружества, — А теперь Эринис должен умереть. Так предопределено, и такбудет.

— Единственный, кому предстоит умереть… — начал он. Но так ине добрался до конца фразы. Она повернулась, и когда в безжизненных лунныхлучах он увидел ее наружность, из горла вырвался вопль ужаса. Норман дваждывыстрелил из пистолета сорок пятого калибра, вогнав пули в землю междуступнями, но даже не заметил этого. Обхватив руками голову, он попятился прочьот нее, крича и с трудом переставляя ноги, которые отказывались повиноваться.Она закричала тоже, и два нечеловеческих крика слились в ночной тишине.

Гниль распространилась по верхней части ее груди; шея женщиныбыла того пурпурно-черного оттенка, который отличает кожу человека, погибшегоот удушья. И все же не эти знаки далеко зашедшей и, вне всякого сомнения,смертельной болезни заставили Нормана напрячь голосовые связки и кричать,кричать, извергая из глотки дикие завывающие звуки; не симптомы болезни пробилихрупкую яичную скорлупу его безумия, чтобы впустить внутрь похожую набезжалостное сияние солнца реальность, весь ужас которой превосходил самыестрашные кошмары. Ее лицо.

Это было лицо летучей мыши с яркими безумными глазами хищнойлисицы; это было лицо сверхъестественно красивой богини, которую вдруг видишьна иллюстрации, обнаруженной на пожелтевшей странице древней книги, словноредкой красоты цветок на заросшем сорняками пустыре; это было лицо Роуз, всегдаотличавшееся необычностью: затаившаяся в глазах робкая надежда, мягкий изгибрасслабленных губ. Словно лилии на поверхности бездонного омута, эти деталивнешности женщины проплыли чередой перед его глазами, а когда они растаяли,Норман увидел над собой паука с искаженными от голода и безумия чертами.Раскрывшийся рот паука позволил заглянуть в отвратительную черноту, по которойплавали розоватые мембраны с прилипшими к ним сотнями жуков и других насекомых,мертвых или умирающих.

Норман увидел глаза ужасного насекомого — два кровоточащихяйца маренового цвета, пульсирующих в глазницах, как чавкающая грязь.

— Подойди ко мне ближе, Норман, — позвал его шепотом паук влунном свете, и прежде, чем рассудок рассыпался на крошечные осколки, Нормануспел сообразить, что наполненная шелковистыми мембранами с прилипшими к нимжуками пасть чудовища искривилась в попытке растянуться в улыбку.

Из прорезей мареновой тоги появились и потянулись к немуруки, новые руки поползли из-под нижнего края одеяния, только на самом деле этобыли не руки, совсем не руки, и он закричал. Он кричал, кричал, кричал:призывая на помощь забытье и беспамятство, которые положили бы конецосознанному восприятию происходящего, но забытье не приходило.

— Подойди ближе, — проворковало чудовище, протягиваяне-руки, раскрывая пещеру пасти. — Я хочу поговорить с тобой. — На конце каждойчерной не-руки он заметил кишащие живыми наростами клешни. Клешни доловилосжали его запястья, ноги, припухший от возбуждения пенис, который все ещеподрагивал в брюках. Одна клешня игриво скользнула в рот; он почувствовал, какнаросты потерлись о его зубы и царапнули по внутренней поверхности щек. Клешнясхватила язык, вырвала и торжествующе помахала им перед его единственнымглазом. — Я хочу поговорить с тобой, и я хочу… поговорить… НАЧИСТОТУ!

Он совершил последнюю отчаянную попытку вырваться, но вместоэтого был вовлечен в жаждущие объятия Мареновой Розы.

Где и познакомился с ощущениями не кусающего, а кусаемого.

12

Рози лежало на ступеньках, изо всех сил зажмурив глаза иподняв сжатые в кулаки руки над головой, и крики Нормана раздирали ее слух. Онапыталась не представлять, что происходит там, заставляла себя вспомнить о том,что наверху кричит не кто иной, как Норман, Норман-с-ужасным-карандашом,

Норман-с-теннисной-ракеткой, Норман-с-кусачей-улыбкой.

Но все доводы рассудка меркли перед животным ужасом, которыйвнушали ей вопли Нормана, с кем Мареновая Роза…

…с кем Мареновая Роза делала то, что она делала. Спустякакое-то — долгое, очень долгое — время крики прекратились.

Рози лежала, не шевелясь, на ступеньках, медленно разжимаякулаки, но не решаясь открыть глаза, вдыхая воздух маленькими порывистымиглотками. Она, наверное, пролежала бы еще много часов, если бы не сладостныйбезумный голос женщины:

— Выходи, маленькая Рози! Выходи и радуйся! Бык больше несуществует!

Медленно и испуганно, опираясь на ватные, онемевшие руки,Рози встала сначала на колени, затем поднялась во весь рост. Она выбралась наповерхность по ступенькам и остановилась. Ей не хотелось смотреть, но глазасловно жили собственной жизнью; они сами устремились через поляну, в то времякак она непроизвольно затаила дыхание.

Рози испустила долгий и тихий вздох облегчения. МареноваяРоза все еще стояла на коленях перед деревом спиной к ней. Рядом с ней валялосьнечто сначала показавшееся ей кучкой старых лохмотьев. Затем в тени вырисовалсясилуэт, похожий на бледную морскую звезду. Это была кисть его руки, и Розивнезапно заметила все остальное, как пациент психиатра видит вдруг таинственныйсмысл в неясных чернильных пятнах. Это Норман. Изувеченный, уменьшившийся,изменившийся до неузнаваемости, с выпученными в предсмертной агонии глазами, вкоторых застыл немой ужас, но все же Норман.

Рози увидела, как Мареновая Роза протянула руку и сорвала снизко свесившейся к земле ветки спелый плод. Женщина сдавила его в руке— оченьчеловеческой руке и весьма привлекательной, если не учитывать черные подвижныепятна, плавающие под самой кожей, — и по ее пальцам побежали ручейки мареновогосока, а затем сам плод лопнул, как влажный темно-красный гриб-дождевик. Она выбралаиз сочной пульпы несколько семян и принялась сажать их в изуродованнуювспоротую плоть Нормана. Последнее зернышко она затолкала в его единственныйраскрытый глаз. При этом раздался влажный лопающийся звук — как будто кто-тонаступил на спелую виноградинку.

— Что вы делаете? — выкрикнула потрясенная Рози и едвасдержалась, чтобы не добавить: «Только не поворачивайтесь, можете ответить мне,не поворачиваясь!»