Если что и сохранилось от прежней роскоши, к которой привык в своих французских замках и владениях богатый граф Анри Шампанский, ставший бедным королём Иерусалимским — так это красота и быстроходность его кораблей. Он перевёл из Франции весь свой небольшой, но надёжный флот — четыре большие, недавней постройки галеры, которые могли ходить и под парусами, три галеры поменьше, зато куда быстроходнее да ещё четыре когга, заказанных и славно сработанных в Германии.

На одном из этих коггов год с небольшим назад граф Анри и прибыл к берегам Палестины, привезя в лагерь под Птолемиадой свою юную родственницу принцессу Алису, на которой обещал жениться, но затем так и не женился Ричард Львиное Сердце, а также молодого графа Луи Шато-Крайона, за время морского путешествия окончательно пленённого рыжеволосой красавицей-принцессой.

То памятное путешествие, как потом оказалось, стало роковым не только для Луи. Вместе с Алисой плыла её служанка Эмма. И ничего в ней, вроде, не было особенного, и её, возможно, никто бы на корабле вообще не заметил, но в один из дней налетел страшный шторм — и обнаружилось, что из всех участников путешествия только трое совершенно не страдают морской болезнью: граф Шато-Крайон, принцесса Алиса и в первую очередь кормчий когга, немец Вильгельм, прозванный Вилли Морским или Вилли Рыжим, хотя волосы у него были вовсе не рыжие, а золотистые. Вилли отстоял у руля когга целые сутки, несокрушимый и неустрашимый, совершенно спокойный среди страшной неистовой бури. Разбушевавшаяся стихия мотала судно из стороны в сторону, вскидывала с одной огромной волны на другую, чтобы затем низринуть в чёрную пропасть меж водяных гор и снова вздыбить к рваным густо-синим тучам, а пенные валы хлестали через борт и порой перекатывались по палубе. Однако кормчий ни на мгновение не усомнился ни в своём корабле, ни в твёрдости своей руки. Он умело перекладывал руль, маневрируя среди окружавшего их дикого хаоса, и шторму не удалось справиться с упрямым коггом.

Матросы, по приказу кормчего привязавшие себя к единственной мачте, мучились морской болезнью, как и большинство пассажиров. Что же касается Луи и Алисы, то они не испытывали ничего, кроме страха перед бурей, который граф, разумеется, стыдился выказать, а принцесса сумела подавить, видя рядом отважного, невозмутимого на вид рыцаря. Они вдвоём вышли на палубу и невольно залюбовались Вилли Рыжим, который был великолепен в мокрой насквозь одежде, с головой, окружённой золотым венцом вьющихся волос, и с руками, будто приросшими к рулевому веслу. Любовалась красавцем-моряком и юная Эмма: служанка принцессы хотя и мучилась морской болезнью, но тоже выбралась на палубу — в каюте ей было ещё страшнее...

На бедняжку Эми жалко было смотреть. Но, когда кормчий попросил зачерпнуть ему воды из привязанной к мачте бочки, именно Эмма отважилась подняться с ковшиком по лесенке на кормовую надстройку. Казалось, Эми вот-вот смоет по дороге одной из сумасшедших волн. И Вилли оценил мужество хрупкой девушки, равно как и прелесть её фигурки, которую прилипшее к телу мокрое платье сделало очень соблазнительной...

Словом, шторм соединил не только сердца Луи и Алисы. Но если графу Шато-Крайон трудно было надеяться получить руку принцессы, сестры французского короля, то храбрый кормчий быстро смекнул, что вполне может посвататься к хорошенькой служанке. Через какое-то время он так и поступил. Благо Алиса довольно долго прожила в лагере крестоносцев под Птолемиадой, и к тому же у неё была вторая служанка, которую принцесса потом увезла с собою во Францию, оставив Эми славному немцу.

Нынче у Вилли, продолжавшего служить королю Анри Иерусалимскому так же честно, как он прежде служил графу Анри Шампанскому, уже подрастала двойня — два мальчишки, в которых и он, и Эми не чаяли души. Впрочем, Вилли, с истинно немецкой трогательностью привязанный к своей семье, продолжал большую часть времени проводить в море. Его когг доставлял в Палестину различные товары с Кипра и Сицилии, раза два побывал и у берегов Франции. Судно всё так же трепали шторма, и его единственный большой парус порою бывал оказывался бурей. Но судно слушалось своего кормчего, а тот, выросший среди волн и штормов, знал, как с ними ладить. Тем более что теперь Вилли было куда и к кому возвращаться.

Преданность и мореходное искусство Вильгельма стали причиной выбора, который сделал король, решая, какое из своих судов снарядить для путешествия Эдгара и Фридриха в Англию. Рыцари спешили, и поэтому отвергли путь посуху. Правда, Эдгар отважился взять с собою жену и маленького сына, и мысль о возможности угодить в шторм очень его пугала. Но Вилли уверил: в это время года сильные бури маловероятны, ну а если и случится ураган, то когг его выдержит.

— Пускай вас не будет испугайт, што с вами етет малэнький ритцарь! — твёрдо заявил капитан. — Отшень часто детки не так боятся буря, как фсрослый, и у деткоф часто нет морской болеснь. А если нет у вас и нет у ваша жена, то отшень фосмошно, таже скорее всего, што нет и у ваш сын.

В плавание они отправились спустя два дня после приезда в Птолемиаду Фридриха Тельрамунда. Барон, который проделал перед тем длинный, опасный и утомительный путь, не пожелал отдыхать дольше, зная, как ждут их приезда в Англии. Он лишь попросил лишь помочь подыскать ему нового оруженосца взамен убитого ассасинами Юргена, и Анри Иерусалимский исполнил эту просьбу в тот же день. Эдгар и Мария тоже не задерживались со сборами.

Сильнее всего их отъездом (вернее — отъездом крошки Анри) была опечалена королева Изабелла, которая и вправду любила малыша, точно родного ребёнка. Она горько плакала, узнав, что мальчика увозят во Францию скорее всего навсегда. Бедняжка Изабелла! Разведённая решением вождей Крестового похода с любимым мужем[70] и потом выданная замуж два раза подряд (сперва за маркиза Конрада Монферратского, а после его убийства — за графа Анри Шампанского), она привыкла к мысли, что служит чем-то вроде венца, который возлагают на голову избранного, не интересуясь, хорошо ей от этого или плохо. И вся-то её вина была в том, что Изабелла родилась сестрой ныне покойного короля, последнего из правивших в Иерусалиме Балдуинов.