Художественная мода на Японию наконец-то докатилась и до России: в Санкт-Петербурге открылась первая выставка японского искусства из коллекции морского офицера С. Н. Китаева. Она произвела большое впечатление на публику, критики характризовали японских художников как «гениальных детей». Они имели в виду непосредственность и живость восприятия. Казалось немыслимым, что эта нация «гениальных детей», страна чудной природы может представлять угрозу России. Пройдет всего несколько лет, и Россия убедится в обратном.

В июле на побережье северо-восточной Японии обрушились огромные волны – цунами. Они смывали дома, уносили людей в море. Гниющие трупы, обломки строений и выброшенные на берег рыболовецкие суда производили на очевидцев страшное впечатление. Погибло более 27 тысяч человек. Несмотря на успехи в модернизации, несмотря на победу в войне с Китаем, зависимость японцев от капризов природы оставалась по-прежнему огромной.

В октябре Токутоми Сохо заехал в Ясную Поляну, чтобы познакомиться с Л. Н. Толстым. Произведения Толстого были хорошо известны в Японии. На сетования Толстого по поводу милитаризации Японии Токутоми Сохо ответил: «Я – японец, и, будучи японцем, через Японию я хочу служить миру. Я верю в то, что патриотизм и гуманность могут быть поставлены в один ряд. Я не хочу, чтобы Япония завоевывала мир, однако я хочу, чтобы Япония, как одна из стран мира, заняла соответствующее положение. Может быть, старец (Л. Н. Толстой. – А. М.) не знает, но место, которое хочет занять японский народ, не место главенствующего среди других народов мира, но он хочет, чтобы Япония занимала положение, равное с другими странами мира»[260].

Токутоми Сохо восхищался Толстым-писателем, но чего стоили его романы по сравнению с геополитикой?

Летом в Японию прибыли тринадцать китайских студентов. Это были первые за многовековую историю китайцы, которые приехали учиться у Японии. Япония всегда училась у Китая, но теперь настало время и для китайцев учиться у Японии. Правда, не все они выдержали ксенофобскую атмосферу тогдашней Японии. Простые японцы обидно называли их «свиными хвостами». Четверо студентов в скором времени предпочли вернуться домой.

Европейские новшества достигали теперь берегов Японии все быстрее и быстрее. Первая железная дорога на паровом ходу была построена в Англии в 1825 году и «докатилась» до Японии только через 47 лет, в 1872-м. В конце прошлого года в Берлине и Париже состоялись первые демонстрации кинофильмов. В конце года этого состоялись показы и в Кобэ. Сначала для аристократов во главе с принцем Комацу, а затем и для публики. Путь от Европы до Японии кино проделало всего за год.

Япония делала колоссальные успехи в промышленном развитии, послевоенная экономическая конъюнктура была превосходной. В этом году в Осака началось строительство завода по производству паровозов, в Кавасаки – заложены современные судостроительные верфи. Земля дорожала, люди говорили, что горстка земли стоила столько же, сколько мера риса. Те немногие крестьяне из пригородов, которые отваживались продать свои крошечные поля, сразу становились богачами.

Жизнь потребителя делалась приятнее. Обслуживание улучшалось, туалеты – становились чище. Газеты сообщали об одной диковинке. Когда пользователь усаживался в уборной на корточки, его вес приводил в действие музыкальный механизм – раздавалось пение птиц[261]. Однако социальные основы менялись медленнее. На весь огромный Токио насчитывалось всего шесть женщин-врачей.

Титаническая работа по освоению исторического наследия продолжалась – в этом году началась публикация «Кодзи руйэн» – классифицированных по 30 рубрикам сообщений древних и средневековых источников. Институциональная история и ритуалы, животные и растения – все и вся были представлены в этой энциклопедии. Издание в 51 томе (в каждом из них не менее тысячи страниц) было закончено в 1915 году.

11 января на шестьдесят четвертом году жизни скончалась вдовствующая императрица. Ей присвоили посмертное имя Эйсё. Она пережила своего супруга Комэй ровно на тридцать лет. По поводу смерти «официальной» матери Мэйдзи был объявлен годовой траур, исполнение песен и танцев отменили повсюду, включая театры и публичные дома. Даже в школах не проводились уроки пения. Празднование следующего Нового года также проводилось по усеченной программе – нигде не было видно новогодних украшений, и даже мальчишки, все-таки осмелившиеся запускать воздушных змеев, не давали им подняться слишком высоко[262].

Капитал Эйсё – 400 тысяч иен – раздали бедным, была объявлена амнистия, 10 тысяч узников выпустили из тюрем. Сами похороны, стоившие 700 тысяч иен, состоялись в Киото 7 февраля, повозку с гробом везли четыре вола. Такие повозки после окончания церемонии всегда сжигали, мастера делали их «по памяти». Самим же волам теперь была обеспечена сытая и спокойная жизнь – их поставили на пожизненное довольствие на императорском пастбище[263]. В процессии приняли участие синтоистские жрецы, буддийских монахов на государственные похороны допускать перестали. Мэйдзи и Харуко на похоронах не присутствовали. Официальная причина – болезнь, но скорее здесь сказался традиционный для императора запрет: любое соприкосновение со смертью оскверняло монарха, а вместе с ним и всю его страну.

Первый императорский музей появился в Токио. Но и Киото не мог остаться в стороне от создания общенационального прошлого. 1 мая в Киото тоже открылся Императорский музей. Это было только естественно: именно этот регион являлся сердцем японской государственности, именно здесь были сосредоточены главные японские древности. Помимо прочего, в музей свезли множество скульптур будд и бодхисаттв из окрестных храмов. Теперь они стали достоянием не столько религиозным, сколько культурным. Процесс «музеизации» буддизма продолжался.

До войны с Китаем Токутоми Сохо резко критиковал правительство, теперь он стал совсем другим и поступил в июле на государственную службу. Его главной обязанностью было обеспечение связей с прессой. Не все члены общества «Друзей народа» согласились с ним, кое-кто покинул ее. В следующем году журнал «Кокумин-но томо» прекратил свое существование. Из оголтелого западника Токутоми превратился в государственника и националиста. Он не сменил костюм на кимоно, его личный национализм питался не рисом, а международной человечиной, пушечным мясом. Для многих людей из его поколения это был вполне обычный путь. Взрослея, они отказывались от шатких идеалов юности и приставали к надежному, как им казалось, берегу. Сига Сигэтака тоже бросил свой журнал и отдался государственной службе. В своем журнале «Нихондзин» он ратовал за культурный и «экологический» национализм. Теперь эту потребность осознали на самом высоком уровне. Необходимость в литературной деятельности отпала, обосновывать было больше нечего. Миякэ Сэцурэй и Куга Кацунан продолжили свою публицистическую жизнь. Официоз воспользовался некоторыми их наработками, придал им форму безличной истины, но сами они оказались на обочине, поскольку овладевший обществом и государством экспансионистский запал оказался им чужд.