Может быть, придётся создать непартийный чисто художественный журнал под общим твердым руководством, но с достаточным простором для индивидуальных „уклонений“.

2. Во всяком случае на это придётся, очевидно, ассигновать некоторую сумму денег.

3. Те же меры нужно перенести и на молодых художников. Но здесь нужно особо обсудить вопрос о том, при каком учреждении завести указанные выше досье и на кого персонально возложить работу».

В этом вопросе Секретарь ЦК тов. И. В. Сталин полностью поддержал своего неутомимого оппонента: «Возбуждённый тов. Троцким вопрос о завоевании близких к нам молодых поэтов путём материальной и моральной их поддержки является, на мой взгляд, вполне своевременным. Я думаю, что формирование советской культуры (в узком смысле слова), о которой так много писали и говорили одно время некоторые „пролетарские идеологи“ (Богданов и другие), теперь только началось. Культура эта, по-видимому, должна вырасти в ходе борьбы тяготеющих к Советам молодых поэтов и литераторов с многообразными контрреволюционными течениями и группами на новом поприще. Сплотить советски настроенных поэтов в одно ядро и всячески поддерживать их в этой борьбе — в этом задача… Материальная поддержка вплоть до субсидий, облечённых в ту или иную приемлемую форму, абсолютно необходима».

Действительно, когда люди творческие обращались к Л. Д. Троцкому за защитой или помощью, он, за крайне редким исключением, старался им не отказывать.

В 1922 году М. М. Пришвин заканчивает автобиографическую повесть «Мирская чаша», которую категорически отказываются печатать. Михаил Михайлович симпатизировал правым эсерам, поэтому на определённом этапе с советской властью у него складываются довольно напряжённые отношения. Популярный писатель вынуждено обратился лично к Льву Давидовичу за содействием, но народный комиссар в этом случае в помощи отказал: «Признаю за вещью крупные художественные достоинства, но с политической точки зрения она сплошь контрреволюционна».

Борису Пильняку, имя которого упоминается в записке, в этом смысле повезло больше. В 1922 году, когда был напечатан его сборник «Смертельное манит», ОГПХ посчитав один из входивших в него рассказов контрреволюционным, арестовало весь тираж. За писателя вступился Лев Троцкий, для чего обратился к И. В. Сталину и Л. Б. Каменеву с просьбой о пересмотре неоднозначного решения. Лев Борисович согласился, Иосиф Виссарионович, через паузу, в конечном итоге тоже. Книга вскоре вышла, но такая поддержка впоследствии только осложнила и без того непростую судьбу литературного функционера.

Возможно, по этим причинам мнение Льва Троцкого о творчестве А. Блока, А. Белого, Д. Мережковского, 3. Гиппиус, В. Розанова, С. Есенина, В. Маяковского, М. Кузмина, Е. Замятина, Н. Тихонова, И. Бунина, Н. Котляревского, И. Зайцева и др. вполне профессионально, хоть и не всегда лапидарно:

— о религиозном философе Василии Розанове[143]: «возведённый в гении взбунтовавшийся семинарский любомудр»;

— о поэте Андрее Белом: «трусливо-суеверная пачкотня», «самодовольное отыскивание психологических гнид».

— о Николае Бердяеве: «кокетливый философский фланёр». (Даже после такой убийственной характеристики Н. Бердяеву хватило христианского смирения назвать Троцкого блестящим талантом и одним из немногих, желающих сохранить красоту образа революционера.)

— о Дмитрии Мережковском: «преждевременный культурный себялюбец», «всегда имеет вид тревожный, но никого не тревожит», «цитатами, как трупом на войне, защищается от вражеских выстрелов».

Апофеозом этой в основном заочной дискуссии стало воспроизведение Львом Давидовичем в качестве доказательства «убогости» стиля Константина Бальмонта его стихотворения в обратном порядке: от последней строчки к первой, тем самым довольно убедительно продемонстрировал, что от изменения порядка строк художественный смысл этого произведения не изменялся.

Больше всех от вождя досталось Корнею Чуковскому: «…солидное и достаточно всестороннее невежество… всесторонне безответственный критик», «…Не точку зрения свою проводит, а предъявляет свою талантливость», «…бесцельное самопроявление», «…титаническая фразеология», «…помогает европеизирующейся в культурное мещанство интеллигенции освобождать для себя самой своё общественное естество», «…в такой мере теоретически невменяем, что даже в отдалённой степени не представляет себе границ своего невежества: у него не только нет познаний даже в собственной его области, но, главное, нет никакого метода мысли, а ведь именно метод мысли и делает человека образованным». Не согласиться с такой категоричностью, при всей её цветастости, довольно сложно.

Нарком периодически запрашивал информацию об интересующих его литераторах, в том числе из эмигрантской среды:

«10.09.1922

Лично

т. Воронскому

т. Городецкому

Уважаемый товарищ.

Не сможете ли Вы дать мне справку по следующим вопросам:

1. Верно ли, что Дон Аминадо, автор „Сына без отечества“, — Иван Бунин?

2. К какой группировке принадлежат О. Мандельштам, Лидин и каково их отношение к Замятину?

3. Что это за группа — Островитяне, Тихонов, Алпатьев и пр.? Каково их идейное происхождение? Куда они сейчас устремляются?

С тов. приветом

Троцкий

10 сентября 1922 г.

№ 3541»

(РГАСПИ. Ф. 325. Он. 2. Д. 505. Л. 3. Машинописная копия).

Л. Троцкий уверен, что между буржуазным искусством, «которое изживает себя в перепевах или в молчании, и новым искусством, которого ещё нет, создаётся переходное искусство, более или менее органически связанное с революцией, но не являющееся в то же время искусством революции». Это мнение по, казалось бы, сугубо теоретическому вопросу означало для «креативного класса» конкретный выбор: «С кем вы, мастера культуры?» И если с писателями-большевиками всё было более-менее ясно, то с «попутчиками», а к ним им были отнесены Сергей Есенин, Всеволод Иванов, Борис Пильняк, Николай Тихонов, «Серапионовы братья», Николай Клюев и прочие имажинисты, вопрос оставался открытым. Формально «попутчиком» считался и Владимир Маяковский. По мнению Троцкого, все они вместе взятые и каждый в отдельности являлись продуктом революции, без которой они в принципе были бы невозможны (здесь многие сомневались). Они, как утверждал вождь, это сами знают и не отрицают этого, однако в конечном счёте в своих индивидуальных приятиях революции они «не охватывают революции в целом, и им чужда её коммунистическая цель», они «не художники пролетарской революции, а её художественные попутчики, в том смысле, в каком это слово употреблялось старой социал-демократией».

При этом, как кажется, Л. Троцкий и сам прекрасно понимал, что настроение тех, кого он обозвал «попутчиками», существенным образом изменилось после революции: стало неуверенным и каким-то беспокойным. Об этом поэтесса Надежда Павлович, работавшая секретарём Н. К. Крупской в Наркомпросе, писала в своих воспоминаниях об Александре Блоке: «Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером… Мастер тот, кто ощущает стержень своего творчества и держит ритм в себе». Нарком не поленился прокомментировать эту точку зрения: «Большевики мешают чувствовать себя мастером, ибо мастеру надо иметь ось, органическую, бесспорную, в себе, а большевики главную-то ось и передвинули…»

Зинаида Гиппиус в своём стихотворении «Красная звезда», как обычно, была предельно категоричной:

Повалили Николая,

Ждали воли, ждали рая —

Получили рай:

Прямо помирай. Воевать не пожелали,

Мир похабный подписали,

Вместо мира, вот —

Бьёмся третий год. Додушив буржуев, сами

Стать хотели буржуями,

Вот те и буржуй:

Паклю с