плавном ритме; исходящий от всего воображаемый аромат — танец дымки и света туманной ночи, танец как сублимация чувства в девичьих фантазиях. Эти невидимые искры возбуждали и мисс Лопухову».

И наконец, Бостон открыл другую сторону гениальности Нижинского — «острые восприимчивые ум и чувства» в его исполнении «Послеполуденного отдыха фавна»: «Это странное видение — столь же неподвижное, как и почти безгласное — языческое и примитивное, но все же ультрасовременное и немного извращенное, фантастическое. Такого искусного перевоплощения, исполнения, иллюзии может достичь только Нижинский, мускулистый и утонченный. У итальянцев есть слово, определяющее качество, которое привлекательно для них даже в цветке необычной красоты. Это — morbidezza»[357].

Из Бостона Русский балет отправился по маршруту: Вустер — Хартфорд — Бриджпорт — Атлантик-Сити — Балтимор. Затем, в конце ноября, труппа вновь танцевала перед президентом в Вашингтоне, и Нижинский впервые получил возможность официально и лично выразить свою благодарность за участие Америки в его освобождении из плена. Первое появление Нижинского на сцене в Филадельфии произошло в «Тиле Уленшпигеле». Декорации и костюмы произвели громадное впечатление, в то время как игра Нижинского показала «мимическую мощь, замечательную и подчеркивающую правдивость утверждения, что „речь дана человеку для сокрытия его мыслей“». Но этот же филадельфийский рецензент отметил, что танец Вацлава в «Зачарованной принцессе» не превосходит танец Мордкина или Волинина. «У него необычно тяжелые ноги для такого легкого и хорошо сложенного торса».

Гастроли вызвали разочарование: в теплых аплодисментах Нижинскому не было недостатка, но, по его мнению, это было просто оценкой его акробатического мастерства, а не понимание балета. В ноябре появилась интересная статья в «Вашингтон стар»: в ней утверждалось, что «балет Дягилева, который прибыл как роскошный сюрприз, впервые преподнесенный стране, как игрушка для группы богатых знатоков искусства, постепенно сместился по направлению к традиционному обычному гастрольному театральному аттракциону, хотя он все еще предлагает слишком много для поверхностного знакомства за неделю. Он перенес и на балет „систему звезд“, которая используется в драматическом театре. Имя „Нижинский“ сделалось настолько знаменитым, что вызывает ошеломляющее внимание. Можно сомневаться, достаточно ли проницателен вкус американцев в вопросах танца, чтобы понять прекрасное качество исполнения отдельного артиста вне художественной и поэтической атмосферы, которую он создает с такой изящной и умелой согласованностью. Внимание американцев к мужчине-танцору все еще представляет собой исключение из правил, кроме тех случаев, когда он появляется в качестве танцующего партнера звезды-балерины».

Автор этого вердикта пришел к выводу: «Пока зритель рассматривает танец больше как нечто внешнее, предназначенное для глаз, чем как выражение идеи, мужчина-танцор, тем не менее изящный в позах и тонкий в пантомиме, воспринимается, вероятно, скорее как любопытное явление, а не как артистическое чудо, каковым является Нижинский».

В отчаянии администрация «Метрополитен» выпустила рекламный листок в виде газеты, названной «Курьер Русского балета». В ней были перепечатаны последние рецензии на спектакли, предварительная информация о гастролях, сплетни о танцорах — об их экзотических любимцах, об их победах в конкурсах красоты, об их труднопроизносимых именах, ряд каламбуров под заголовком «Бакст улыбается» и статья о самом Баксте. Часть этих материалов вызвала бы у Дягилева отвращение, но спонсоры турне были исполнены решимости пустить в ход все средства, чтобы заполнить залы и гарантировать труппе хороший прием. Одна заметка в этой газете, несомненно, раскрывала ситуацию во множестве городов: Ричмонд, Вирджиния «сможет провести вечер с этой превосходной труппой, если десять наших любящих музыку, имеющих склонность к искусству сограждан создадут гарантийный фонд на случай, если сборы будут меньше суммы, предназначенной для выплаты гастролерам».

Гарантийный фонд был создан, и Русский балет танцевал в Ричмонде, приехав из Филадельфии. Затем по одному разу спектакли были показаны в Колумбии и Атланте, где Нижинский получил предписание в десятидневный срок явиться в Петербург в распоряжение российского военного командования. Это казалось абсурдным и невозможным, но — после одной-двух репетиций с Гавриловым — он возвратился в Вашингтон, где в русском посольстве смог выяснить положение дел. Его освобождение было подтверждено, и он вновь присоединился к труппе в Новом Орлеане в начале декабря. Пока он отсутствовал, Гаврилов танцевал в «Призраке розы» под его именем.

В Новом Орлеане Ромоле из любопытства захотелось посетить прославленные бордели. Хотя Вацлав сопротивлялся из «уважения к женщинам», она настояла, и Нижинский очень деликатно отнесся к обитательницам этих заведений. «Он разговаривал с ними, угощал напитками, а они с удивлением обнаружили, что другого интереса у него к ним нет». Позднее Нижинский написал в своем «Дневнике»: «Я пойду в публичный дом (в Цюрихе. — Р. Б.), потому что хочу понять проституток. Я хочу понять психологию проститутки… Я заплачу им, но ничего не буду с ними делать».

Репертуар Русского балета часто определялся тем, что предпочтительнее для конкретного города — и чем, в свою очередь, это обусловлено. Неудивительно, что «Шехеразаду» нельзя было показывать на Юге из опасения оскорбить чувства зрителей. Труппа двигалась по маршруту: Хьюстон — Остин — Форт-Уэрт — Даллас — Талса — Уичито — Канзас-Сити — Де-Мойн — Омаха. В Де-Мойне небольшой размер «Колизея» не позволил использовать декорации Бакста в полном объеме — например, «Шехеразаду» показали без тяжелых драпировок, — но это не помешало Русскому балету произвести «впечатление изящества, легкости, гибкости, силы и ослепительного блеска, которое не скоро забудется». Обозреватель «Де муан режистер» писал, что Арлекин Нижинского был необходим, «чтобы убедить публику в том, что он — действительно человек», ибо в «Шехеразаде» он был «гибким и сильным животным… пантерой… воплощением чего-то ужасного в человеческом обличье». Между двумя этими балетами шли «Сильфиды» с Лопуховой и Соколовой: «Эти дамы легки, как дуновение ветра». Хотя партер не был заполнен, но второй ярус — был, что доказывало слишком высокую стоимость лучших мест — 3,5 доллара.

На ведущих танцоров падала очень большая нагрузка, да и вся труппа была изнурена условиями турне. В практику Дягилева входило предоставление «передышки» только Карсавиной и Нижинскому, и то редко, а дублеры были скорее исключением, чем правилом. Теперь Гаврилов стал «вторым Нижинским», и Вацлав начал готовить других танцоров к исполнению главных партий. Эту возможность получили Зверев, Кремнев, Соколова и Немчинова. Соколова, например, была назначена на роль Девушки в «Призраке розы», что сочла для себя большой честью. К ее огорчению, дебют в этой партии следовал за ее выступлением в роли Таор, поэтому ей пришлось спешно снимать свой коричневый грим и выходить на очередной поклон, не разгримировавшись до конца. Публики была в восторге, а она расстроилась. «Танцевать „Призрак розы“ с Нижинским было очень страшно. Он всегда совершал