что Дягилев возразил: «Зачем думать о будущем балета? Это не наша задача. Танцуй и сочиняй для нашей труппы, а будущему поколению предоставь возможность самому позаботиться о себе. Я не хочу возвращаться в Россию; я слишком долго работал за границей — дома меня могут спросить, что я там забыл. Меня могут упрекнуть в том, что я хочу воспользоваться преимуществами свободы, за которую пришлось бороться другим. Они могут сказать, что „Je suis vieux jeu, vieux regime“[361]. Я не смог бы выжить в новой России. Я предпочитаю остаться в Европе».

Но Вацлав все еще не отказался от намерения заинтересовать Дягилева своими замыслами. «Мы не можем без конца колесить по миру, как цыганский табор; так мы никогда не будем в состоянии создавать художественные ценности. Мы принадлежим России; мы должны ехать домой и работать там, время от времени гастролируя за границей».

Ближайший круг Дягилева здесь, как и везде, состоял из элиты авангардного искусства. Как-то он привел к нам Пикассо, в то время еще мало известного. У него была типично испанская наружность, он был сдержан, но когда начинал что-либо объяснять, то приходил в возбуждение и принимался рисовать на скатерти, на меню и даже на набалдашнике трости Сергея Павловича, сделанной из слоновой кости. В то время Дягилев относился ко мне по-отцовски дружелюбно и покровительственно.

Вацлав торжествовал: «Ти vois, Femmka, je t’ai toujours dit qu’il sera notre ami»[362].

Вацлав рассказал Ромоле, как Дягилев простил Алексея Маврина и Ольгу Федорову. Ромола вспоминала: «Вацлав был так счастлив, что старался сделать все, чтобы угодить Дягилеву; вопрос о контракте так и не поднимался».

В Мадрид приехал и Стравинский.

«Однажды вечером, — пишет Ромола, — мы пошли в театр на концерт Пасторы Империо. Нам это имя ничего не говорило. Нам сказали, что это цыганская певица из Кадиса и что она очень известна в странах Латинской Америки. Она была кумиром Испании. Ее появление на сцене перед простым занавесом не произвело большого впечатления. Мы увидели только довольно увядшую, тучную южную женщину, но в тот момент, когда она начала петь и двигаться, аккомпанируя себе на кастаньетах, мы забыли и о ее возрасте, и о ее толщине. Несколькими скупыми жестами она раскрыла историю и душу Испании. Вацлав и Стравинский, как и Дягилев, не могли спокойно сидеть на своих местах и, словно три школяра, аплодировали, смеялись и плакали в соответствии с настроением, продиктованным этим нестареющим чудом».

В течение сезона в Мадриде король и королева Испании присутствовали на каждом представлении балета. Нижинский танцевал в «Шехеразаде», «Карнавале», «Призраке розы» и дважды в «Фавне». Король Альфонсо был так воодушевлен, что посещал также и репетиции, к тому же он был влюблен в жену Григорьева Любовь Чернышеву. Ромола узнала от герцогини де Дюркаль, кузины короля, что он иногда пытался тайно подражать прыжкам Нижинского. Эта дама влюбилась в Вацлава, а Ромола, желая вернуть его к мирской жизни, положительно поощряла ее.

«Когда начались спектакли, у нас совсем не оставалось времени для встреч с друзьями, но я настаивала на них, так как не хотела, чтобы Вацлав изолировал себя от остального мира и жил только Дягилевым и Русским балетом. Я не могла доверять им после всего, что случилось в прошлом. Как только труппа вернулась из отпуска, Костровский и И.*[363] практически дневали и ночевали в нашей квартире. Они крутились возле Вацлава после репетиций. [Зверев], казалось, забыл о своей любовнице (Вере Немчиновой. — Р. Б.), а Костровский — о жене. Последний стоял посредине гримерной со сверкающими фанатизмом глазами и говорил, говорил, тогда как (Зверев. — Р. Б.) притворялся, будто благоговейно внимает ему. Каждое второе предложение было цитатой из Толстого, а Вацлав напряженно слушал. Или преднамеренно, или потому, что он был, к сожалению, не только фанатичен, но и невежествен, Костровский запутал учение Толстого. Он проповедовал, что само по себе искусство не может быть оправданным, а должно иметь конечной целью духовное развитие индивидуума. Он хотел убедить Вацлава в необходимости работать для Русского балета, пока это нужно, а затем осесть на земле подобно Толстому».

Лидия Лопухова в «Сильфидах».

Рис. Пабло Пикассо

Однажды вечером Ромола увидела Дягилева и Зверева взволнованно беседующими в темном углу возле сцены «не как начальник с подчиненным, а как сообщники». Она сразу догадалась, что целью проповедей толстовцев было отдаление Вацлава от нее и что все это организовал Дягилев.

Это пребывание в Мадриде было критическим периодом в жизни Нижинского. Обожая жену и дочь, дорожа дружбой с Дягилевым, даже восхищаясь работой нового дягилевского протеже Мясина, он, должно быть, счел возможным работать вместе без контрактов в течение последующих лет только для большей славы искусства. Может быть, даже удалось бы примирить принципы Толстого с Русским балетом и семейной жизнью. Не обладай Ромола столь исключительно сильным характером, это действительно могло бы произойти. Но она была прирожденным бойцом. Она не стала бы делить Вацлава с двумя толстовцами, которых считала «мужиками»; а мысль о том, что они подосланы Дягилевым с целью отдалить ее от мужа, привела Ромолу в полную боевую готовность. Однако она всегда утверждала, что Нижинский был хозяином собственной жизни и принимал каждое важное решение самостоятельно. И все же в этот момент она должна была принять решение и по крайней мере попытаться воспрепятствовать его участию в следующем турне Русского балета в Южной Америке. Именно нежелание Нижинского ехать в Южную Америку, как мы увидим, привело к окончательному разрыву с Дягилевым.

В своем страдании Ромола никак не могла уяснить, хотел ли Дягилев вернуть Нижинского в Русский балет на прежних условиях, то есть без жены, требующей заключения контрактов («Это был тщательно спланированный сговор для того, чтобы отдалить Вацлава от меня и вернуть его в оковы Сергея Павловича»), или он хотел положить конец балетной карьере Нижинского.

«Сергей Павлович хорошо знал характер Вацлава; он понимал, что только посредством альтруистических идей его можно отвлечь от семьи, нормальной жизни и искусства, заставить навсегда бросить танцы ради крестьянской жизни „на земле“.

Я старалась, насколько это было возможно, развлечь Вацлава, и мы часто проводили время с герцогиней де Дюркаль, которая так отчаянно влюбилась в него, что он отказывался прогуливаться с ней в одиночку, как предлагала я. Однажды мы поехали в Эскориал по однообразной дороге через бесплодную пустыню, но на последнем повороте мы не смогли сдержать возгласа восхищения перед внезапно возникшим из ничего, как мираж,