У византийских же войск будет время на то, чтобы должным образом провести мобилизацию, собраться (даже из отдалённых областей) и развернуть силы.

Однако цена этой обороны, эластичной настолько, что она уже ничего не защищала, могла быть снижена: ранее автор отмечал, что «поселяне, получив от них и лазутчиков известие, могли удалиться в места безопасные». Обычно налётчики пытались взять укреплённые города приступом или осадой, ибо города могли дать достаточно добычи и пленных, чтобы оправдать затраченное на них время, усилия и перенесённые опасности; но лишь очень голодные налётчики стали бы осаждать деревенские укрепления ради находившегося в них скота – хотя рабы, конечно, тоже имели свою цену.

Лучшая охрана жителей приграничья, часто подвергавшегося набегам и остававшегося незащищённым, особенно тогда, когда боеспособных мужчин мобилизовали в фемные боевые подразделения, призывавшиеся на службу в других местах, зависела, так сказать, от положения: нахождение городов и деревень в недоступной местности (даже если при этом требовалось два-три дня пути, чтобы добраться до полей, находившихся, возможно, гораздо ниже поселений); импровизированная круговая стена, образуемая внешним кольцом домов, построенных вплотную друг к другу, без проходов между ними, и особо толстые наружные стены и отсутствие отверстий на уровне земли; тесная застройка, оставлявшая лишь узкие проходы между зданиями, в которые всадники едва ли осмелились бы сунуться и которые легко можно было перекрыть. Следы, остатки и развалины армянских и греческих городов и деревень в нынешней восточной Турции дают достаточно свидетельств, подтверждающих все три вышеотмеченные особенности: они видны и по сей день, так как более поздние поселения огузов и других туркоман, йорюков, татар, курдов и заза, возникавшие с двенадцатого века, по большей части расположены в низменных местах близ ручьёв и рек, и поначалу они представляли собою полукочевые стоянки[601].

У жителей приграничья были и другие способы уменьшить ущерб, хотя за каждый из них приходилось платить определённую цену: это предпочтение, отдававшееся разведению скота, а не выращиванию земледельческих культур, поля которых могли быть сожжены грабителями; первоочередное внимание, уделяемое культурам, дающим урожай весной, а не в сухие месяцы лета и ранней осени, облюбованные грабителями; хитроумные тайники и укрытия, причём не только для имущества, но и для самих деревенских жителей; в местах достаточно высокогорных – переход всего населения деревни (а не одного только скота) на летние высокогорные пастбища.

Если бы такие меры по снижению ущерба не принимались, стратегия театра военных действий, построенная на эластичной защите, потерпела бы крах, поскольку совокупный ущерб, причинённый чередой набегов, мог бы вынудить гражданское население покинуть область, и фемные соединения остались бы без ополченцев, подлежащих призыву. В конце концов именно так и случилось, но в то время, когда писался этот текст, такая стратегия всё ещё была успешна благодаря совокупному эффекту устрашения – который сам автор именно так и определяет: «При всяком их покушении ворваться в наши пределы нужно и полезно привести их в ужас занятием тесных проходов, чтобы тем остановить их стремление на наши области»[602].

Три поражения Али, сына Хамдана, то есть упоминавшегося выше Сайфа ад-Даулы, приводятся как примеры образцовых достижений: в 950 г. он попал в засаду, устроенную Львом Фокой, когда возвращался из успешного грабительского набега, в ходе которого он перешёл реку Галис (ныне Кызылырмак), углубившись во внутренние области нынешней центральной Анатолии; в 958 г. ему нанёс поражение будущий император Иоанн Цимисхий, взявший город Самосату (турецкий город Самсат, существовавший до того, как он был затоплен вследствие возведения ататюрковой дамбы; его население было перемещено в построенный рядом новый город Самсат); и в 960 г. он опять потерпел поражение от Льва Фоки, старший брат которого, Никифор, тогда вёл успешную кампанию по отвоеванию Крита.

Войско Льва Фоки было немногочисленным. Его брат мобилизовал большую часть экспедиционных сил для своей успешной наступательной кампании: возможно, именно поэтому Сайф ад-Даула принял решение снова вторгнуться в пределы империи, хотя прошло всего два года после того как Иоанн Цимисхий нанёс ему поражение. Мы располагаем рассказом историка Льва Диакона, чья трактовка этой битвы была, возможно, подкреплена (или окрашена) его личным опытом свидетеля весьма схожего поражения, которое потерпел в 986 г. Василий II при Траяновых воротах в Болгарии (Василий тоже возвращался после успешного вторжения и тоже попал в засаду). Лев Диакон объясняет, как Лев Фока расположил свои войска:

Можно было бы решить, что Лев Диакон как классицизирующий историк описал далее беспечное поведение неосмотрительного, мальчишески резвого Сайфа ад-Даулы как пример «ибрис», пагубной богоборческой дерзости: дескать, он буквально скачет перед самым падением; но явное подтверждение словам историка содержится в стихотворении знаменитого ал-Мутанабби, который ехал рядом со своим покровителем.

А дальше случилось то, чего так желал автор трактата «О стычках» (“De velitatione”): сложилась тактическая ситуация, при которой один может одолеть десятерых. Обретённые при этом военные выгоды заключались в возмещении цены, уплачиваемой за такую стратегию театра военных действий, которая не могла защитить территорию империи, а способна была лишь устрашить врага, удержав его от дальнейших нападений: