– Вы меня разварили! Ах, где мой парик?

Однако это уже не кэрол. Это Кэрролл.

Прежде чем, оставив Уоттса, двинуться дальше, не удержусь от еще одной цитаты:

Но ты беги страстей блажных!

Вам, чадам человечьим,

Не для того персты даны,

Чтоб ближнего увечить!

Вполне достойно пера мастера Палемона, приди ему на ум (а по-моему, с него сталось бы) поразвлечься сложением виршей!

«Коготь Миротворца» открывается цитатой из Гертруды фон Лефорт[36], но о ней мне известно только, что она написала вот эти, позаимствованные мной (и, по-моему, невыразимо прекрасные) строки:

Но сила по-прежнему исходит из терний твоих,

а из глубин твоих звучит музыка.

Твои тени лежат на сердце моем, словно розы,

а ночи твои подобны крепкому вину.

Символику роз вы, полагаю, уже отметили. Ощущение пространства в этих стихах превосходно дополняет ощущение времени из первой цитаты. Упоминания о тени и ночи связывают «Коготь» с первым томом, с «Тенью Палача», и вдобавок тень с ночью, можно сказать, пробуждают в нас память о солнце, подчеркивая его отсутствие на небе, хотя вовсе его не символизируют.

Эпиграфом к третьему тому, «Мечу Ликтора», служит цитата из Осипа Мандельштама.

Уходят вдаль людских голов бугры:

Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,

Но в книгах ласковых и в играх детворы

Воскресну я сказать, что солнце светит.

Мандельштама в последний раз видели в декабре 1938-го, роющимся в мусорных кучах невдалеке от Владивостока. Поэт отважился высказать кое-какие критические замечания в адрес советского правительства, и правительство весьма забавно указало ему на допущенную оплошность, отправив Мандельштама в Сибирь, навстречу гибели от голода и побоев. Что тут еще можно добавить? Разве что упомянуть о пресловутой «задушевности» третьего тома, «Меча», и заодно «Замка Выдры»…

Четвертый, последний том, «Цитадель Автарха», начнется со следующих строк из «Предрассветного бриза»:

Распахните окно среди ночи, прислушайтесь к ветра дыханью,

Это бриз предрассветный летит, чтобы солнечный встретить венец,

И деревья блестят под луной, и вы слышите веток шуршанье,

И приходит сознанье, что ночи кромешной приходит конец.

«Предрассветный бриз» написан Редьярдом Киплингом. Сняв с полки сборник его стихов, дабы проверить цитату и убедиться, что не напутал с заглавием, я увидел на форзаце дарственную надпись, сделанную рукой матери:

Джину Р. Вулфу

Рожд. 1945

1619 Вассар

Хьюстон 6, шт. Тех.

К3–1929.

На Рождество 1945-го мне было четырнадцать, а значит, Киплинга я читаю долгое, долгое время. В действительности я наверняка начал читать его еще раньше, с «Просто сказок». (И многие годы гадал, где Киплинг разжился столь странным именем. На случай, если вы задаетесь тем же вопросом, его отец сделал матери предложение на берегу озера Редьярд.)

Киплинг принадлежит к обширной когорте викторианских писателей, архетипом коей можно считать Г. К. Честертона, некогда бешено популярных, а ныне надменно, свысока презираемых критиками, сроду их не читавшими. При этом он – один из четырех (насколько мне известно) наших поэтов, писавших НФ. Пожалуй, самое известное, но ни в коей мере не единственное его произведение в научно-фантастическом жанре называется «С ночным пакетботом». Месяцев около четырех тому назад, на торжественном ужине в «Бетти Халл» Фред Пол[37] сказал мне, что составляет сборник научной фантастики Киплинга. На мой взгляд, прежде подобных сборников не издавалось, и его вполне стоит прочесть. В ответ мне удалось рассказать Фреду о книге Киплинга, про которую он даже не слышал, а сейчас я не могу одолеть соблазна поведать о ней и вам. Называется она «Ваш покорный слуга, пес Бутс». В роли рассказчика выступает шотландский терьер. Да, ее не раз называли самой худшей книгой, когда-либо созданной крупным писателем, но я до сих пор нахожу ее крайне забавной. Вот, оцените:

«Теперь мы живем вместе. Это называется Загородный Дом. Там рядом есть парк и много интересных запахов. Нас в Загородном Доме просто полно. Вот вы слушайте, а я буду считать на лапах. Тут я и мой Повелитель-хозяин. Слипперс и его Повелительница-хозяйка. Свои лапы я уже все сосчитал. Но тут есть еще экономка – Эдар, и еще – Кухарка, и еще – Джеймс (он водит большую-конуру-на-колесах), и еще – Гарри-с-лопатой. Ну, у Слипперса я тоже все лапы сосчитал. Больше считать не на чем. Но еще тут есть Служанки, Человек-для-случайной-работы, Почтальон-с-телеграммами, Мой Драгоценный Мясник и Разные Люди. И, наконец, Кошка-из-кухни. Она бегает по стенке. И вообще она очень противная!»

Помимо эпиграфов в тексте тут и там попадаются отрывки стихов, по большей части сложенных мной самим. Вот Севериан, пряча свой хризос, приговаривает:

Здесь лежи.

Кто ни придет,

Стань прозрачен, будто лед;

Взгляд чужой да не падет

На тебя.

Здесь лежи, не уходи,

Избегай чужой руки,

Пусть дивятся чужаки,

Но не я.

Кругляш золотой монеты, конечно же, символизирует солнце. Затем заточенная в подземных темницах Текла цитирует:

Вот покоится Грации – не Целомудрия – Роза,

И ароматы ее розам не свойственны вовсе…

Изначально эти строки относились к Прекрасной Розамунде (а «Розамунда» означает «роза мира»), фаворитке Генриха II Английского. Генрих II спрятал ее посреди специально для этого сооруженного лабиринта, но однажды королева, Алиенора Аквитанская, с верными рыцарями застала Розамунду врасплох, явившись по ее душу, когда та вышивала (а согласно свидетельствам, король нередко отзывался о ее таланте в самых лестных тонах). Розамунда скрылась в лабиринте, но на бегу обронила пяльцы с вышивкой, а клубок нити остался в кармане ее платья. Пойдя вдоль нити, рыцари королевы отыскали и убили ее. Смерть постигла Розамунду в 1175 г. Если вам удастся отыскать питомник, специализирующийся на розах редких, необычных сортов, возможно, там найдется в продаже и «роза мунди» (rosa gallica versicolor), названная так в честь Розамунды, может статься, еще при жизни. Таким образом, Прекрасная Розамунда стала первым в истории человеком, чьим именем назван сорт роз. Посадите «розу мунди» у себя во дворе, и она, как сорняк, разрастется повсюду – был бы только солнечный свет да вода, а вы станете владельцем самой настоящей реликвии эпохи Средневековья, не уступающей подлинностью Белой башне, однако куда более романтичной. Светло-розовые (именно этот – не привычный всем алый – оттенок