Мольтке всю вину за исход сражения на Марне возложил на… дипломатов: они не смогли предотвратить вступление Англии в войну, в этом и первопричина всех бед. У начальника Генштаба случилась самая настоящая истерика — оказалось, что у него нервы ничуть не крепче, чем у кайзера. Тот узнал о прекращении наступления в своей ставке в Люксембурге. Как вспоминает Мольтке, «упреков не было, но у меня сложилось впечатление, что он не вполне был убежден в необходимости отступления». 14 сентября место Мольтке занял военный министр генерал Фалькенгайн. Правда, Вильгельм не решился просто выгнать своего старого приятеля Юлиуса, и на какое-то время тот сохранил титул начальника Генерального штаба. Фалькенгайн вполне определенно дал понять, что не нуждается в услугах своего обанкротившегося предшественника. На Западном фронте войска принялись окапываться. Начиналась позиционная война, а именно ее Мольтке и хотел избежать.

Многие и раньше понимали, что разбить Францию за шесть недель — за пределами возможного. Такого мнения придерживались, в частности, шефы личных кабинетов кайзера Валентини и Мюллер, Тирпиц, Поль, Фалькенгайн, Баллин, Гвиннер и Гельферих. Главным фактором, который обусловил провал плана Шлиффена, было прибытие во Францию британского экспедиционного корпуса. Немцы, конечно, недоучли роль Англии; они обычно отзывались пренебрежительно о британской армии: ничтожная величина, которую и в расчет не стоит принимать. Тем сильнее было потрясение, когда они столкнулись с ее мощью. В ситуации, когда война приняла застойный характер, немецкая сторона решила разыграть пропагандистскую карту: появился тезис о «зверствах» противника. Вильгельм получил несколько донесений об обстреле медицинского персонала и применении разрывных пуль дум-дум и выступил с официальным протестом, апеллируя к президенту США Вильсону.

Фалькенгайн не верил в победу; он считал, что самое большее, чего можно добиться, — избежать поражения. Его программа включала в себя три элемента: массированное наступление на Западном фронте (воплощением этой идеи стал Верден), подводная война с целью подрыва английской торговли, сепаратный мир на Востоке. Он имел сильную поддержку в лице Тирпица и кайзера с его окружением; противостояли Гинденбург и Людендорф, два генерала, на счету которых были самые громкие победы германского оружия. Они намеревались реализовать план Шлиффена «наоборот»: вначале разгромить русских, а затем приняться за французов. Фалькенгайн проявил себя неплохим военачальником (если не считать верденского фиаско). Однако по популярности он значительно уступал паре Гинденбург — Людендорф. В 1915 году немецкие армии под их командованием продвинулись на 250 миль, тогда как Западный фронт застыл на месте.

В сентябре Вильгельма в его люксембургской ставке посетил кронпринц. Он завел старую песню: Бетман-Гольвега надо отправить в отставку, Фалькенгайна, который держит Восточный фронт на голодном пайке, — заменить Гинденбургом. То же самое внушала Вильгельму и Дона. По мнению кронпринца, на пост канцлера лучше всего подошли бы Тирпиц или Бюлов. Встреча с отцом оставила у Вилли Маленького не лучшие впечатления: как это формулирует один из его биографов, «он с пугающей ясностью осознал, что кайзер не способен выполнять обязанностей Верховного главнокомандующего».

В команде кайзера продолжались конфликты. У Бетман-Гольвега сразу не сложились отношения с Фалькенгайном. Канцлер считал, что генерал метит на его место, и с начала 1915 года начал подыскивать средства, чтобы его убрать. Позиция канцлера была весьма противоречива: он симпатизировал аннексионистам, но, нуждаясь в поддержке социалистов в рейхстаге, предпочитал молчать.

28 сентября ставка Вильгельма переехала вновь. Вильгельм обосновался в трехэтажной вилле богатого промышленника в городке Шарлевилль. Здание было окружено железным забором с ажурными решетками, над подъездом нависал большой козырек. Специальные кабинеты были выделены Плессену и дежурному адъютанту, слуги расположились в мансарде. Вильгельм обрадовался большому саду — он мог делать утренний моцион. Шарлевилль превратился в прусский военный городок — «малый Берлин» или «малый Потсдам». Недостроенное здание казармы использовали как часовню для воскресных молебнов. Хелиус взял на себя обязанности органиста. Вопреки частым утверждениям кайзер не имел никаких бытовых излишеств. Все было очень просто, включая пищу. Меню становилось несколько более изысканным, только когда приезжали высокие гости, в обычные дни на стол подавали гороховый суп, сосиски, на десерт фрукты, белое и красное вино в графинах. После обеда офицеры устраивали перекур. Такса Сента не отходила от хозяина, вероятно, в надежде отправиться с ним на охоту — был сезон. Вильгельм плохо спал, часто глотал успокоительное.

Побывали на месте битвы при Седане. Вильгельм посетил дом, где его дед в свое время беседовал с пленным Наполеоном III, дал пожилой хозяйке денег на реставрацию здания. Там же он позировал для очередного портрета и раздал очередную порцию Железных крестов. Таким образом, экскурсия превратилась в исполнение важной государственной миссии.

4 октября в ставку прибыл Тирпиц. Он был зол на всех и вся. К тому времени флот успел потерять два крейсера — «Кёльн» и «Майнц», а также торпедный катер у побережья Гельголанда. Хвастаться было нечем. Кроме того, гросс-адмирал был недоволен главами личных кабинетов кайзера — по его мнению, их единственная функция заключалась в том, чтобы не портить ему настроение. Он дал волю своим антибританским эмоциям:

Настроение у кайзера, как обычно, быстро менялось. 8 октября, по мнению Тирпица, он был близок к нервному расстройству. На следующий день пришло известие о взятии Антверпена, и Вильгельм «расцвел». И позволил себе оптимистическое высказывание: «Моим родственникам по ту сторону Канала — лишний повод для расстройства; ничего, все еще только начинается!» Он распорядился, чтобы были приняты меры для сохранения в целости и сохранности исторического центра города. Его особенно порадовало известие, что при взятии Антверпена отличился его сын Эйтель. «В этом он весь — просто и здорово», — сказал любящий отец. Прогуливаясь по Шарлевиллю, Вильгельм остановил какого-то француза, по виду буржуа, и затеял с ним длинный разговор. Тирпицу, который стал невольным слушателем этого диалога, такое чуть ли не заискивающее поведение кайзера пришлось не по душе: «Только представить себе его деда в такой ситуации! Узнавать новости с фронта от неприятеля!»

На следующий день Вильгельм все еще находился в приподнятом настроении. Впервые с начала войны он велел подать шампанского. Кайзер произнес тост в честь Мольтке, который составил план операции, и генерала фон Безелера, который его реализовал. Затем он обратился к присутствовавшим Бетман-Гольвегу и Ягову: они, дипломаты, не должны растерять то, что добыто немецким мечом. Как вспоминает Дениц, те отреагировали «смущенными улыбками». Мрачное настроение у гросс-адмирала не проходило. От кайзера он так и не услышал никаких конструктивных идей, и в результате, как он пишет в мемуарах, «меня охватило отчаяние, которое не оставляет меня и поныне: вся наша политика последних лет была бессмысленной, все наше имперское руководство — в данном случае я не имею в виду Его Величество — полностью обанкротилось».