Я кликнул немцев и послал десяток из них к Марине, предупредить и помочь ей спастись. Они тотчас выбежали и бросились к дверям ее дворца.

Буквально через минуту бояре подъехали к моему крыльцу и стали ломиться в двери. Басманов опустился передо мной на колени и сказал:

– Благослови, государь, пойду к ним, попробую их усовестить, ведь там и братья мои, Васька и Ивашка Голицыны. Ежели убьют, спасайся за штыками немцев и помни о том, кто любил тебя как сына.

От этих слов у меня выступили слезы. Я перекрестил его, Басманов подскочил к одному из телохранителей, выхватил у него меч и бросился на крыльцо. Сверху мне было видно, как он оттеснил бунтовщиков с крыльца и принялся увещевать их, говоря:

– Люди, братья, одумайтесь, ведь вы присягали государю! Как вам не совестно ваше вероломство? Ради чего хотите предать отечество в жертву безначалию? Покайтесь, и я ручаюсь вам за милость государеву!

И тут из толпы выскочил Михаил Татищев, тот самый, которого Басманов когда-то спас от ссылки, и ударил его ножом в грудь. Петр Федорович со стоном осел на землю, а толпа кинулась к дверям. Стук, крики, вопли… И тут наконец я понял всю серьезность своего положения, осознал, что жить мне осталось недолго. Словно пелена разом спала с глаз, и все теперь виделось по-иному. Нужно было попытаться спастись, но как?

Первые минуты я еще рассчитывал, что охранники сдержат толпу, но, увы, немцев-стражников было человек тридцать, а Шуйский привел с собой сотни. Я слышал, как выломали входную дверь и бунтовщики, перебив охранников у входа, ринулись вверх по лестнице. Они уже ломились в мою спальню, и я, перекрестившись, полез в окно, которое выходило на противоположную сторону, в житный двор. Высота была немаленькая, футов семьдесят, но строительные леса вдоль стены еще не убрали, и я прыгнул на них. Но тут удача изменила мне: я споткнулся, рухнул вниз и потерял сознание.

Очнулся я оттого, что кто-то поливал меня водой. Приоткрыв глаза, я понял, что меня нашли дежурившие там стрельцы. Несмотря на дикую боль в груди и в ноге, я взмолился:

– Слуги верные, спасите меня, заклинаю. Осыплю вас за это милостями беспримерными, все владения бунтовщические вам отдам, а Шуйского, Голицына и других мерзавцев в вечную кабалу получите.

К моей радости, стрельцы согласились, старший из них поклонился и сказал:

– Не тревожься, государь, защитим тебя от воров-изменников.

Что-то мокрое и горячее коснулось моей руки, я с трудом повернул голову и увидел худую, жалкую собачонку. Печально усмехаясь, я смотрел на нее – интересно, чья участь сейчас незавиднее?

– Поднимай государя, робята, – скомандовал стрелец. Они осторожно взяли меня на руки и куда-то понесли.

Каждое движение причиняло немыслимую боль, и кажется, я пару раз на несколько мгновений терял сознание. Но меня это не заботило – главное, у меня нашлись заступники, они спасут меня, и я снова буду править этой землей. Только теперь я не буду столь легкомысленным и со своими подданными обращаться стану с такой же строгостью, как и мой отец. К дьяволу европейские свободы!

– Эй! – раздался вдруг крик.

Стрельцы остановились, и я увидел бунтовщиков. Увы, они меня тоже заметили.

– Куда вы несете поганого самозванца? – грозно спросил Шуйский.

К чести стрельцов, они не испугались, положили меня на землю и окружили. Их было немного, человек двадцать, и я с ужасом понял, что им против такой толпы не выстоять. Но негодяи не спешили вступать с ними в бой.

– Выдайте нам его!

– Чтоб мы отдали царя-батюшку на растерзание изменникам? Не бывать этому!

– Он не царь нам, а жалкий самозванец, бывший чернец! А коли вы нам его не отдадите, то мы пожжем Стрелецкую слободу и жен ваших с дитями порубим саблями!

Я видел, что стрельцы заколебались, тем не менее старший из них потребовал:

– Пусть царица-инокиня нам ответствует, ее ли это сын. Ежели Марфа его не признает, то пусть Бог о нем ведает.

Толпа надвигалась, слышались крики, проклятия, ругань. Но мои защитники ощетинились бердышами, и бунтовщики заробели.

– Хорошо, – объявил вдруг Шуйский, – сделаем, как вы просите.

Он обернулся к Голицыну-младшему и приказал:

– Князь Иван, скачи в Вознесенский монастырь к царице, поклонись ей от всех нас и спроси про Димитрия. Да поскорее возвращайся, слышишь? Пора кончать с ним, а то народ всех ляхов на посадах вырежет, а нам потом перед Сигизмундом ответ держать.

Голицын ускакал, а стрельцы оттащили меня к ближайшей стене и посадили возле нее. Боль в груди мешала дышать, я кусал до крови губы, но терпел. Бунтовщики стояли рядом, кричали, оскорбляли меня и требовали назвать свое настоящее имя. Я, едва дыша, упорно бормотал:

– Димитрий, сын Иоаннов…

И вот толпа разом обернулась: к нам спешил Иван Голицын. Еще не приблизившись, он прокричал:

– Царица ответствовала – ее сын убит четырнадцать годов назад в Угличе!

Ни в какой монастырь этот негодяй, конечно, не ездил, но бунтовщики ему поверили. Толпа двинулась на меня, паля в воздух, стрельцы, растерявшиеся от ответа Марфы, опустили бердыши, а я в ужасе оглядывался, ища спасения. Вокруг стоял дикий шум: крики, грохот выстрелов, заливистый лай облезлой собачонки, которая прыгала тут же, норовя укусить кого-нибудь за ногу. Мне редко приходилось видеть такое светопреставление, как в тот момент.

Понимая, что надо спасаться, я вытянул руку, пытаясь дотянуться до одного из стрельцов, но не смог и снова упал на землю. Я понимал, что это последняя минута моей жизни, и пытался коснуться хоть кого-нибудь, чтобы успеть переселиться в другое тело, но все мои защитники отступили, а ухватить кого-то из надвигавшейся на меня толпы было невозможно, меня бы тотчас разорвали.

И тут вперед протиснулся один из мятежников с ружьем, направленным на меня.

– Да что с ним разговаривать! Вот я благословлю этого польского прохвоста! – крикнул он, и я понял, что сейчас он выстрелит.

В то же мгновение я почувствовал резкую боль в руке. Помню, мелькнула удивленная мысль: выстрела еще не было, так что ж меня ранило? Я скосил глаза и увидел, что в мою ладонь зубами вцепилась та самая шавка. Мне хватило доли секунды, чтобы принять решение. «Твоя душа во мне, моя душа в тебе», – мысленно проговорил я как можно быстрее, и тут раздался выстрел.

Но я его уже не почувствовал: справившись с привычным головокружением, я обнаружил перед своими глазами множество ног, окровавленное тело Димитрия и понял, что переселение удалось. Я взвизгнул от радости и в ту же секунду получил удар в бок от какого-то обозленного простолюдина. Отлетев в сторону, я перевел дух и заковылял подальше от этого жуткого места.

Голд замолчал, а викарий удивленно переспросил:

– Я не понял, вы переселились в собаку?!