Я бы мельника встретил; он жил над рекой,

Ни о чем не жалел и ходил по дворам,

Приходил – торговал нехорошей мукой,

Горьковатой, с песком пополам…

24 августа 1935

13

До сих пор мне было невдомек –

Для чего мне звездный каталог.

В каталоге – десять миллионов

Номеров небесных телефонов,

Десять миллионов номеров

Телефонов марев и миров, –

Полный свод свеченья и сиянья,

Список абонентов мирозданья.

Я-то знаю, как зовут звезду,

Я и телефон ее найду.

Пережду я очередь земную,

Поверну я азбуку стальную:

А-13-40-25.

– Золотая, это я опять. –

Запоет мембрана телефона:

– Отвечает альфа Ориона.

Хорошо, что я теперь звезда,

Я тебя забыла навсегда,

Я теперь, денницына сестрица,

Я тебе не захочу присниться,

До тебя мне дела больше нет.

Позвони мне через триста лет. –

21 июня 1945

Фронтовой цикл стихотворений А. Тарковского об Иване Хватове[592]

…Нет, не жалко ради жизни,

Ради воли умереть!..

Арсений Тарковский был зачислен «писателем» в ежедневную газету «Боевая тревога» Шестнадцатой (впоследствии – Одиннадцатой Гвардейской, Краснознаменной) армии Приказом Наркомата обороны № 0220 от 3 января 1942 года[593]. Первое стихотворение Тарковского появилось на страницах газеты довольно скоро – 21 января, последнее – 5 декабря следующего, 1943 года, за неделю до тяжелого ранения. Потом – фронтовой госпиталь, ампутация ноги, гангрена, следом – перелет в Москву, еще несколько тяжелых операций. Дальше – долгое выздоровление, непростое возвращение к жизни, к стихам…

За время службы в «Боевой тревоге» поэт опубликовал около восьмидесяти стихотворений, подписанных подлинным именем (А. Тарковский), иногда инициалами (А. Т.) либо прозрачным псевдонимом Т. Арсентьев. Возможно, часть стихотворений опубликована под иными псевдонимами – для их расшифровки пока нет данных. Итак, примерно восемь десятков стихотворений за неполных два года – много это или мало? Для поэта Арсения Тарковского – безусловно, много. Ведь даже в самые удачные для творчества годы он писал существенно меньше, например в «урожайном» 1946-м – пятнадцать, в 1957-м и 1967-м – по семнадцать стихотворений. Даже в самом плодотворном году, 1958-м, из-под пера поэта вышло «всего» около тридцати стихотворений.

Тарковский относился к своей газетной поэтической «продукции» чрезвычайно взыскательно. Из стихотворений, опубликованных в «Боевой тревоге», впоследствии ни одно не перепечатывалось поэтом – ни в журнальных и газетных подборках, ни – тем более – в сборниках. Одно исключение, правда, все же случилось, вернее почти случилось, поскольку набор подготовленной к изданию книги «Стихотворения разных лет» был уничтожен в конце 1946 года, после печально известного партийного постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». В так и не вышедшую дебютную книгу Тарковский намеревался включить (в усеченном и сильно отредактированном виде) три стихотворения из «Боевой тревоги»: «Зима 1941» («Бежал он в оренбургской шали…»), «Он построен был с таким трудом…» (в газете было опубликовано под названием «Я отомщу») и «За край отцов, за полководца…» (в «Боевой тревоге» – «Сержант Посаженников»).

Столь придирчивый отбор вызван не столько «качеством» фронтовой поэзии, но главным образом – ее особыми жанровыми характеристиками. Попеременно с напарником буквально через день Тарковский ходил на передовую, воочию наблюдал все, что происходило в окопах, участвовал в боевых действиях. В большинстве случаев газетные стихотворения военной поры лишены лирического «я», замененного взглядом наблюдателя-аналитика, они имеют «репортажную» подоплеку, максимально рассчитаны на эффект присутствия, на абсолютную актуальность. Однако в течение всего времени своей службы в газете Тарковский писал стихи и «для себя». В них (равно как и в более поздних вещах о войне) лирическая эмоция лишалась прямой связи с конкретным событием, становилась личной, прямо отнесенной к лирическому «я». Вот, например, стихотворение, датированное июлем 1943 года, впервые опубликованное посмертно, в 1990 году:

Не стой тут,

Убьют!

Воздух! Ложись!

Проклятая жизнь!

Милая жизнь,

Странная смутная жизнь,

Дикая жизнь!

Травы мои коленчатые,

Мои луговые бабочки,

Небо все в облаках, городах, лагунах и парусных лодках.

Дай мне еще подышать,

Дай мне побыть в этой жизни безумной и жадной,

Хмельному от водки,

С пистолетом в руках

Ждать танков немецких,

Дай мне побыть хоть в этом окопе…

В газетных стихах речь идет о буднях службы, о путях достижения воинских побед. В параллельно созданных в те же военные годы стихах преобладают молитвенные интонации, просьбы о даровании жизни: земной и вечной. Вот впервые опубликованное (без первоначального заглавия) только в 1987 году («Литературная газета», № 6) стихотворение «Западное небо»:

На полоски несжатого хлеба

Золотые ладьи снизошли.

Как ты близко, закатное небо

От моей опаленной земли!

Каждый парус твой розов и тонок,

Отвори нам степные пути,

Помоги от горячих воронок

До прохлады твоей добрести.

10 августа 1943

дер. Бутырки под Карачевом

В более поздние годы Тарковский испытал несколько периодов интенсивного возвращения к эмоциям, пережитым на фронте. В одном из интервью поэт высказался предельно отчетливо: «На войне я понял, что скорбь – это очищение». Переживания военной поры со временем оказываются лишь одним из поводов для очистительной скорби – ключевой лирической эмоции зрелого Тарковского. Фронтовые события воспринимаются, как правило, в прошедшем времени, под знаком иных нравственных и эстетических обертонов, которые изнутри военных будней порою были неразличимы.

Лирический герой знает, что будет «потом», поэтому осмысленную завершенность приобретает даже самое жестокое и страшное событие. Так обстоит дело, например, в известнейшем стихотворении «Иванова ива» (1958): «Иван до войны проходил у ручья, Где выросла ива, неведомо чья…». В итоге оказывается, что на самом-то деле исконное неведенье сменяется закономерной осмысленностью, пусть и через смерть: «В своей плащ-палатке, убитый в бою, Иван возвратился под иву свою».

Очень часто в военных стихах имеет место нечто противоположное: более закономерным, фундаментальным по смыслу является как раз фронтовое переживание, которое дает ключ к последующей жизни, объясняет наиболее глубокие и скрытые от бытового зрения ее устои. Так происходит, например, в шедевре 1964 года «Полевой госпиталь»:

Стол повернули к свету. Я лежал

Вниз головой, как мясо на весах,

Душа моя на нитке колотилась…

Лишь после (и в результате) очистительного страдания

…ожил у меня на