Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Природа, певшая вокруг.
Сержант Посаженников
За край родной, за полководца,
За жизнь он отдал жизнь свою.
Победа не дается даром,
А добывается в бою.
Что смерть? Нет смерти для героя,
Он только входит нам в сердца,
Он не уходит с поля боя,
Он будет с нами до конца,
Сказаньем станет и вернется
В родимый дом, в свою семью.
Победа не дается даром,
А добывается в бою.
Простились мы с его могилой.
Дымилась влажная земля,
И ранняя заря всходила
Из-за седого ковыля,
Летали птицы, и такое
Свеченье в лес проникло вдруг,
Как будто бы испить покоя
Дала ему из чистых рук
Сама природа, после боя
В слезах поющая вокруг.
Я отомщу[605]
Он построен был с таким трудом,
Мой родной, гостеприимный дом.
И теперь я вижу сад во сне –
Яблоневый, белый по весне.
В этом доме ты со мной жила.
Ты была, как этот сад, светла.
Выходила утром на крыльцо,
Подымала милое лицо.
Снится мне – на волосы твои
Пчелы прилетали в забытьи.
И еще, когда глядела ввысь,
Над тобою ласточки вились,
Снится мне в траве твой узкий след.
Дома нет и сада тоже нет.
Вытоптана, выжжена трава.
Ты в плену. Ты в рабстве. Ты мертва.
Горло жжет мне жажда. Но всегда
Мне соленой кажется вода,
Как полынь – мне хлеб насущный мой,
Желт и черен небосвод дневной.
Всюду слышу я твой легкий шаг,
Только громче кровь шумит в ушах.
На золе твой узкий след ищу.
Я запомнил все. Я отомщу.
* * *
Он построен был с таким трудом,
Мой родной, гостеприимный дом.
И теперь я вижу сад во сне –
Яблоневый, белый по весне.
Снится мне – на волосы твои
Пчелы прилетали в забытьи,
А когда ты взглядывала ввысь,
Над тобою ласточки вились.
Вытоптана, выжжена трава.
Ты в плену, ты в рабстве, ты мертва.
Горло жжет мне жажда, но всегда
Мне соленой кажется вода,
Как полынь, мне хлеб насущный мой,
Желт и черен небосвод дневной.
Подойди ко мне – и штык в крови
Словом и крестом благослови.
Слава полка[606]
Танки ходят под горою,
Нас немного – что ж такое?
Насмерть бейся, как герой:
Наше знамя полковое
Полыхает над горой.
Как насели немцы снова,
Дали мы друг другу слово
Ни на шаг не отойти.
И гвардейцам Кузнецова
Нет обратного пути.
Пуля вражеская ранит,
Бомба грянет, сердцу станет
Уж совсем невмоготу.
Тут солдат на знамя глянет
В голубую высоту.
Знамя там же, где и было,
И опять живая сила
Птицей вскинется в груди –
Не безвестная могила,
А победа впереди!
Славься, знамя полковое!
Небо русское, родное
Розовеет над горой.
Мы несем тебя из боя
С новой славой в новый бой.
* * *
Танки ходят под горою,
Самолет над головою,
Смерть – над выжженной травой.
Наше знамя полковое
Полыхает над горой.
Пуля вражеская ранит,
Бомба грянет, сердцу станет
Уж совсем невмоготу,
Тут солдат на знамя глянет
В голубую высоту.
Знамя там же, где и было,
И опять живая сила
Птицей вскинется в груди:
Может, вправду, не могила,
А победа впереди?
VI. Переводы
Айрис Мердок[607] против бесстрастия[608]
От переводчика
Известная английская романистка, признанный «живой классик» представляется русскоязычному читателю в прежде неизвестном амплуа. Жанр предлагаемого текста обозначить нелегко: это и литературно-критическая статья, и философский трактат, и публицистическая реплика, обозначающая творческое и политическое кредо. Важно вовремя приостановить появление стандартной формулировки типа «многогранность таланта», «разнообразие проблематики» и т. д. Необходимо подчеркнуть: у творческого облика Айрис Мердок, по сути дела, только одна универсальная грань: поиск моральных критериев человеческого бытия.
Видимая свобода чередования различных идейных систем отсчета, стилистических манер сочетается у Мердок с этической нормативностью, стремлением дать образец должного, благого поступка. Сочетание раскованности и аскетизма мысли – важнейший парадокс для творчества Мердок, писателя и философа. В самом деле, в ее романах детективные фабульные ходы соседствуют с утонченными метафизическими контекстами, мотивы семейно-бытовых эпопей прошлого столетия – с отзвуками готического романа, в котором уравновешенность быта перечеркивалась властью магических сил. На первый взгляд незатейливые (однако весьма затейливо исполненные) истории под пером Мердок превращаются в интеллектуальные параболы современной жизни. Жизнеподобие на грани бескрылой подражательности то и дело переходит в собственную противоположность – в притчу на грани холодного («бесстрастного») конструирования.
В этой стилистической и идейной пестроте порою нелегко разглядеть истинную позицию Айрис Мердок, включенную в фундаментальную для двадцатого столетия полемику между эстетическими реформаторами и сторонниками традиционных художественных форм. Для Мердок аксиомой является все же приверженность литературной и культурной «почве», однако она избегает в своих романах демонстративной классичности, прямолинейного дидактизма. Для нее очевидно, что традиционная, «риторическая» парадигма культуры безвозвратно ушла в прошлое, поэтому любые каноны, императивы не могут быть выдвинуты безоговорочно, вне обосновывающей их рефлексии.
Мердок позволяет своим героям шаг за шагом пройти через все искушения современности. Ее романы – живая история соблазнов-новаций, которым подверглось искусство в ХХ столетии – от Т. Маринетти и Б. Брехта до А. Робб-Грийе и Р. Федермана. Художественное целое и целостный художественный характер более не даны писателю изначально. Их право на существование приходится постоянно доказывать, подтверждать, завоевывать – голословные прямые апелляции к реалистической очевидности романа и персонажа здесь бессильны.
Безальтернативный выбор для Мердок насильствен, этически недопустим. У нее иная задача: отстоять и обосновать необходимость этической нормы в эпоху тотальной эмансипации духа и тела, граничащей с вседозволенностью нигилизма и соблазном насилия. Сохранить нравственное отношение к ближнему, к