Формулировки обвинений против французских граждан были самыми разнообразными и нередко туманными. Они включали в себя «снабжение врага», «отношения с немцами», выдачу членов Сопротивления или десантников союзных войск, «антипатриотическую позицию во время оккупации», «прогерманскую деятельность», «предоставление гражданской одежды немецким солдатам», «мародерство» и даже «подозрительную с точки зрения государства деятельность». Почти любого, кто сталкивался с немцами при каких бы то ни было обстоятельствах, могли обвинить и арестовать.

Напряженность между освободителями и освобожденными приводила к инцидентам разной степени серьезности. Наибольшее негодование вызывали дорожно-транспортные происшествия. В них страдал в основном домашний скот, но были и случаи смерти мирных жителей. Причиной был постоянный поток тяжелых грузовиков, двигавшихся на юг, чтобы доставить припасы сражавшимся там войскам союзников. Примером конфликтов иного рода стала ситуация, когда одна женщина увидела английского солдата, который угощал апельсином немецкого пленного. Она пришла в негодование: ведь французские дети никогда даже не пробовали апельсинов. С другой стороны, армейские повара всегда были добры к детям, округлившимися глазами глядевшим, как им отрезают куски белого хлеба, а он вызывал у них больший восторг, чем мармелад.

Историк Клод Кетель вспоминал, как был ошеломлен, когда, еще маленьким, впервые в жизни увидел среди шедших через Берньер-сюр-Мер канадцев темнокожего солдата. Маленький Клод не смог удержаться и спросил его, почему он черный. «Это потому, что я редко моюсь», – пошутил тот. Клод воспринял его слова буквально. Он хотел отплатить солдатам за их щедрость и побежал домой, стащил у матери драгоценный кусок мыла, потом помчался назад и успел протянуть мыло темнокожему солдату перед самым отъездом его подразделения. Увидев протягивающую мыло руку, солдаты покатились со смеху. Колонна уехала из города, а Клод остался горько рыдать в одиночестве.

Однако союзных солдат раздражали постоянные кражи местным населением их обмундирования и продовольствия. Французские власти деликатно называли это «самовольной реквизицией». Черный рынок, основным товаром на котором изначально были американские и английские сигареты, теперь торговал еще и краденым горючим, и автопокрышками. Но и солдаты союзников далеко не были невинными овечками в том, что касается краж. В Кане офицер отделения военной администрации писал, что «грабеж английскими солдатами магазинов и других зданий является серьезной проблемой, но пойманных нарушителей сурово наказывают». В хаосе войны многие солдаты, никогда ничего не кравшие у себя на родине, не могли удержаться от того, чтобы взять то, что, как им казалось, плохо лежит. «Наши солдаты мародерствовали, – писал Майлз Хилдъярд из штаба 7-й танковой дивизии. – Среди них было и двое военных полицейских, пойманных на краже имущества двух старых графинь в близлежащем замке». Даже английские офицеры обкрадывали дома, где их расквартировывали. Все больше французов отмечали, что «немцы вели себя гораздо приличнее».

Но самым тяжким грузом на сердца нормандцев легло ужасное разрушение их городов и деревень. Американский врач писал о деревьях, оставшихся без листвы из-за артобстрела, о тушах скота, гниющих на полях, о городах, превратившихся в развалины. «Цинично выглядели рекламные листовки швейных машин “Зингер”, приклеенные к уцелевшим стенам разрушенных зданий. У некоторых домов фасад был снесен как раз на уровне столовой, и сквозь зияющий пролом, как в театре, можно было увидеть стол с аккуратно расставленными вокруг него стульями. Когда французские беженцы возвращались после боев в разрушенные дома, некоторые просто стояли в оцепенении при виде того, что осталось от их жилищ. Другие с горечью понимали, что теперь придется восстанавливать все бесцельно разрушенное. Иногда понять страдания французов солдатам союзников помогала маленькая деталь. Для одного английского солдата таковой стал маленький домик под названием «Мон-Репо», разрушенный снарядами.

Мины и неразорвавшиеся снаряды, несмотря на все усилия союзных и французских саперных команд, продолжали калечить крестьян и их детей еще много лет. Восстановление разрушенного сводилось к созданию инфраструктуры для снабжения войск союзников. В Кане 15 000 солдат были направлены на отстройку порта в верховье канала. В то же время на восстановление жизненно важных служб для гражданского населения выделяли очень мало людей.

Нормандия воистину была обескровлена, но ее жертва спасла всю остальную Францию. Парадоксально, но, как отмечал один из ведущих французских историков, именно медленные темпы наступления союзников в первые два месяца, измотав немецкую армию, сыграли на руку французам, «чье освобождение, не считая боев в Нормандии, оказалось более быстрым и менее разрушительным, чем они опасались».

Битва за Нормандию приближалась к своей кульминации. 14 августа Клюге решил, что его войска должны прорываться на северо-восток, поскольку в противном случае «их ожидает потеря всех имеющихся сил». Прежде чем отступить, артиллерийские части выстраивали свои орудия в ряд и выстреливали все боеприпасы до последнего снаряда. 16 августа Клюге приказал немедленно начать отход за реку Орн. Переправа началась ночью. Зенитные подразделения отправили на прикрытие мостов, но авиация союзников в эти решающие два дня не представляла для вермахта серьезной угрозы. Войскам было запрещено останавливаться или отдыхать. Сломанные машины попросту сталкивали с дороги, а фельджандармерия установила жесткую дисциплину движения. Все, что могло замедлить отступление, было запрещено. Танкисты вызывали общую ненависть пехотинцев, поскольку просто проезжали по телам погибших, давя их гусеницами.

16 августа канадцы пробились к разрушенному городу Фалез, в большом замке которого родился Вильгельм Завоеватель. И вновь они столкнулись с фанатизмом эсэсовцев из «Гитлерюгенда». Шестьдесят закаленных в боях молодых эсэсовцев держались три дня. В плен удалось взять лишь двоих из них, которые были тяжело ранены[262].

К востоку от Фалеза польские разведчики 10-го полка конных стрелков при поддержке 12-го драгунского полка на танках «Кромвель» 15 августа захватил переправу через реку Див. Этот успех совпал с годовщиной их победы над Красной армией в сражении на Висле в 1920 г. В ту ночь поляки, заняв позицию у моста, отбили контратаку противника, тогда как их разведывательные подразделения двинулись по дороге к Трену. 16 августа Симондс хотел направить к Трену еще и 4-ю танковую дивизию, но весь день ушел на стягивание войск и их переформирование. Командир дивизии не проявил особой инициативы, в результате чего, а также вследствие недостаточной поддержки польские танковые дивизии были вынуждены остановиться меньше чем в 13 км от Трена.

Английская разведка по-прежнему докладывала, что немцы собираются контратаковать американцев на юге и совершить прорыв между Аржантаном и Се. Это укрепило Монтгомери во мнении, что войскам следует перейти к тактике охвата противника на Сене вместо того, чтобы пытаться отрезать немцев южнее Трена. В итоге поляки остались без поддержки 7-й танковой дивизии, которую Монтгомери перенацелил на Лизье. Основная вина за недостаток координации с американцами на данном этапе кампании лежала на Монтгомери, а не на Брэдли. Они никак не могли решить, где следует отрезать немцев. Лишь 16 августа Монтгомери решил вернуться к идее замкнуть окружение вражеских войск между Треном и Шамбуа. Но к тому моменту часть корпуса Хейслипа уже выдвинулась к Сене.