В записках Берхгольца описана одна из измайловских театральных премьер.

К сожалению, во время самого спектакля кто-то сумел вытащить у наблюдательного немца из кармана табакерку, и поэтому и сам спектакль, и вся подготовка к нему окрасились в его воспоминаниях в печально-иронический тон…

Оказывается, уже несколько дней «дикая герцогиня» проводила в беспрестанных хлопотах… Она присутствовала на репетициях, устраивала сцену, прилаживала занавес, подгоняла костюмы актрисам, распекала и наказывала актеров, набранных из челяди царицы.

Такая же великая, как и дочь, театралка, царица Прасковья из-за болезни ног в режиссуре спектакля участвовать не могла и поэтому коротала время перед спектаклем в душеспасительных беседах с архиереями, членами Святейшего Синода.

Тем не менее по принципиальным вопросам «художественного руководства» герцогиня всегда советовалась с нею.

Когда два артиста измайловской труппы, чтобы добыть денег на свою нищенствующую братию, стали разносить по городу афишки и собирать для себя милостыню, огорченная герцогиня, по совету с матушкой-царицей, велела дать каждому из них около 200 батогов. Второстепенный актер затем был изгнан из театра, а главный актер уже на следующий день вышел на сцену в роли короля; роль супруги «батогированного» короля играла дочь маршала царицы Прасковьи.

Возле этого театра и выросла будущая правительница Российской империи, принцесса Елизавета-Екатерина-Христина.

Неожиданное решение верховников, перенесших русский престол в милославскую ветвь Дома Романовых, переменило жизнь двенадцатилетней Елизаветы-Екатерины-Христины.

Она была взята ко двору.

Воспитательницею мекленбургской принцессы назначили вдову французского генерала госпожу Адеркас, а для наставления в истинах православной веры пригласили Феофана Прокоповича.

Императрица Анна Леопольдовна (с портрета И. Вишнякова). 1740-е гг.

12 мая 1733 года принцесса Елизавета-Екатерина-Христина приняла святое крещение и была наречена Анной, а через месяц умерла ее мать, Екатерина Иоанновна, герцогиня Мекленбургская. Всесильный Бирон попытался пристроить в мужья юной Анне Леопольдовне своего сына Петра, но принцесса была влюблена в красивого саксонского посланника Линара.

Когда Бирон выяснил, что этот роман семнадцатилетней принцессы – интрига прусского посланника барона Мардефельда, воспитательница, подкупленная им, была немедленно выслана за границу, а сам Линар по просьбе императрицы Анны Иоанновны отозван саксонским двором.

Однако замуж за Петра Бирона осиротевшая принцесса все равно не пошла, предпочла ему робкого, золотушного принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского.

Политические интересы, а они тогда заключались в планах А.И. Остермана упрочить с помощью этого брака союз Российской и Австрийской империй, были соблюдены, и Анне Леопольдовне никто не препятствовал.

Удовлетворена была и императрица Анна Иоанновна.

Ей нужен был наследник престола, и вот он появился…

Чувства самой семнадцатилетней принцессы, точно так же, как и чувства «батогированного» актера, изображавшего на ее четырехлетие в измайловском театре короля, никого не интересовали…

Казалось, что с рождением прямого правнука царя Ивана Алексеевича русский престол окончательно закрепляется за милославской ветвью династии Романовых. Поэтому-то и был устроен в честь рождения Иоанна Антоновича такой грандиозный фейерверк.

Огни тех салютов – увы! – самое яркое, что видел в своей жизни человек, еще в колыбели нареченный Анной Иоанновной русским императором.

Впрочем, в 1740 году ничего не предвещало печальной участи новорожденного…

Хотя ведь и тридцать лет назад торжества по случаю бракосочетания Анны Иоанновны с курляндским герцогом Фридрихом-Вильгельмом тоже не предвещали смерти опившегося водкой семнадцатилетнего жениха.

Теперь пришел черед невесты.

5 октября во время обеда Анна Иоанновна упала в обморок с сильною рвотою…

И неожиданная болезнь Анны Иоанновны, и кончина ее так же уродливы и мрачны, как и вся жизнь, как и императорский дворец, наполненный учеными скворцами, белыми павами, обезьянами, карликами и великанами, шутами и шутихами; как и всё ее царствование…

Бирон немедленно послал за кабинет-министром князем Черкасским, графом Бестужевым и фельдмаршалом Минихом.

– Колико я несчастен, лишаясь столь рано и нечаянно Государыни, изъявлявшей мне неизреченную милость и доверенность! – заявил им «со многими слезами и воплем» всесильный временщик. – По смерти ее я не могу себе уже и вообразить никакого благополучия в этой стране, где я, как известно, имею более неприятелей, нежели друзей! За все услуги, оказываемые мною этому государству, не ожидаю я уже никакой иной награды, кроме неблагодарности и немилости…

Однако, как явствовало из речи Бирона, не собственное его положение беспокоило его. Более всего горевал он o состоянии, в каком, по кончине императрицы, находиться будет государство, о благосостоянии коего он до того столь ревностное имел попечение.

– Наследник младенец не имеет даже восьми недель! – рассуждал Бирон вслух. – Рассуждение назначения наследства престола от императрицы еще ничего не обнародовано, и потому неизвестно еще, как принято будет в настоящих обстоятельствах таковое назначение народом, при прежде бывших малолетствах мятежничавшим… Опять же и Швеция, продолжая вооружения свои, не может желать для себя удобнейшего случая к нападению на Россию, как когда начнутся в оной внутренние беспокойствия…

Кто именно предложил Бирону стать регентом, мнения расходятся…

Сам Бирон утверждал, что регентство предложил ему Миних: «Фельдмаршал Миних сказал мне, что собралось несколько патриотов (выделено нами. – Н.К.), которые, по совести и по лучшему их знанию… не нашли никого, кто бы, человечески судя, удобнее был для государства, чем я».

Миних-сын утверждал, что это князь Черкасский первый начал говорить, будто «к отправлению означенной столь важной должности не находит никого способнее и достойнее герцога Курляндского, который во все время царствования императрицы с толикою же ревностью, как и славою управлял государственными делами, и коего личная польза, в рассуждении герцогства его, столь тесно сопряжена с благосостоянием России».

Но это не так уж и важно… Совершенно ясно, что ни фельдмаршал Миних, ни князь Черкасский, ни тайный советник Бестужев, ни фельдмаршал Левенвольд и помыслить не могли воспрепятствовать властным амбициям герцога.

Бирон, однако, согласился не сразу.