Следовало бы Министерству земледелия отвести участок земли, по почве и по климату наиболее подходящий к Китаю. Выписать несколько китайских семейств, да и пусть бы они у нас пожили, да поучили уму-разуму. Только не надо навязывать им наши семена, – как хлебные, так и огородные. Пускай своих привезут и насеют. Одним словом, следует устроить образцовую китайскую ферму. Ведь я жил в Китае довольно долго, ел их хлеб, их фрукты, овощи, – и одно было вкуснее другого. В особенности китайцы молодцы по части удобрения почвы. Они отлично сознают, что ежели ты взял что от нее, то и верни же ей обратно, да постарайся это сделать еще с лихвой. И вот, в этом-то, главным образом, и заключается весь залог их успеха. Он ту же солому непременно закопает в яму, польет ее чем-нибудь, перегноит и тогда только положит в землю. Земли у него мало, и разбрасываться он не может, поэтому все его помыслы устремлены на удобрение. И он сеет на своем поле без отдыха, из года в год – сотни лет. Озимых хлебов не знает – зимы их без снега, и потому во время морозов озимь вся бы вымерзла. Поэтому посевы все яровые».

А вот и Шанхай-Гуань. Он широко раскинулся у подножья гор. Не доезжая города, протянулась слева направо, или, иначе сказать, от моря к горам «Великая стена».

Я впиваюсь в нее глазами. Как-то даже не верится, чтобы воочию можно было мне увидеть это чудо света. И вот стена, вначале грозная и высокая, местами уже пообвалившаяся, направляется в горы, – и узенькой ленточкой, едва заметная, ползет, ползет все выше, выше и, наконец, теряется вдали. И только подумать надо, сколько миллионов людей ее работали, сколько потрачено денег и материалу на ее возведение.

Едем медленно через пролом в стене. Здесь устроен мост. Поезд останавливается у станции Шанхай-Гуань. Первое, что бросается мне в глаза, это огромная двуколая арба, запряженная парой огромных горбатых быков пепельной масти. Быки очень красивы, с широкими острыми рогами. У арбы стоит красавец-сипай, брюнет добродушнейшей наружности. Одет в длинное коричневого цвета пальто. Ноги обуты в башмаки и перевиты сверху суконными портянками. Нас встречает начальник станции, штабс-капитан Игнатьев, премилый молодой человек, брюнет с небольшой бородкой. В то время здесь было два начальника: наш русский, ведал поездами, идущими от Инкоу до Шанхай-Гуаня, и английский, который отправлял поезда дальше, к Тяньцзину и Пекину.

Игнатьев, как потом я узнал, так умело распоряжался, что приобрел в городе общую симпатию. В Шанхай-Гуане стояли тогда отряды всех наций, участвовавших в войне. И он со всеми ими ладил, и даже был выбран старшиной-распорядителем в общее офицерское собрание. Он удивил меня сходством с одним моим знакомым – псковским помещиком.

– Скажите, пожалуйста, – обращаюсь к нему, – нет ли у вас родственника в Псковской губернии? Там есть имение Перевоз, в Островском уезде, Игнатьева.

– Это мой отец, Николай Алексеевич, а я Николай Николаевич, – застенчиво отвечает мой новый знакомый.

С тех пор знакомство наше упрочилось.

Здесь, между прочим, я с огорчением узнаю, что Китайский двор уже недели две, как переехал в Пекин.

Час спустя я с Кениге уже едем в коляске, к командиру 5-го стрелкового полка, полковнику Третьякову. Он занимал с полком редут к юго-востоку от вокзала, верстах в трех. Местность пересечённая: то горы, то овраги. Великую стену приходится миновать несколько раз. И каждый раз я всматриваюсь в нее, любуясь, и невольно думаю о том, что она стоит уже более двух тысяч лет. Кирпичи, из которых она сложена, большие и тяжелые, отлично обожженные.

Вон одиноко стоит чей-то брошенный редут. На самой вершине его виднеется человеческая фигура. Подъезжаю ближе. Фигура вырисовывается в нашего солдата-часового с ружьем на плече. Тут был пост. Штаб полка помещался с версту дальше, в другом редуте, вместе с несколькими ротами. Редут солидной конструкции. Полковник Третьяков небольшого роста, полный, с русой бородкой, приветливо встречает и ведет нас в общую столовую, где я знакомлюсь с большинством офицеров. Затем идем осматривать помещение войск, кухню и другие места. Везде сухо, просторно и светло. Внизу под горой расположены конюшни. Тут я полюбовался на мулов. Таких чудных я еще никогда и не видал. Даже и не предполагал, чтобы они могли быть такой величины. Некоторые были 2 аршина 5 вершков до холки, и при этом ширины непомерной.

– Один пушку увезет, – смеясь, говорит Третьяков и ласково треплет вороного длинноухого красавца.

– Где вы купили таких? – спрашиваю Третьякова.

– Да 30 штук купил. По 60 рублей – голова в голову, – у немцев, когда их войска отправлялись обратно в Европу.

– Дешево! Дешево! – невольно восклицаю. – Такие мулы не меньше, как рублей по 300 были плачены.

Налюбовавшись досыта на разные диковины, мы едем с полковником Третьяковым осматривать город. По пути останавливаемся у Великой стены, где был подъем, – и взбираемся на нее. Как же, думаю. не побывать на стене и не полюбоваться с нее на окрестности. Во многих местах она уже завалилась, разъехалась и поросла мхом. Бока выложены крупным кирпичом синеватого цвета.

Здесь, в Тяньцзине, я представился нашему военному агенту, генералу Вогаку. Он подарил мне свой портрет.

Хотя Шанхай-Гуань и интересен, но все он не так занимал меня. Я рвался в Пекин. Ночевали мы в вагоне. Вечером долго разгуливали перед нашими глазами на площадке английские гуркосы. Маленького роста, с ружьем на плече, размахивая руками, они стройно, в ногу, маршировали взад и вперед под заунывные звуки джулейки, нечто вроде нашей флейты. Долго наигрывали они свою любимую «Yankee Doodle»[25]. Я так и заснул под эту музыку.

Рано утром едем дальше. Теперь уже дорога в английских руках. Больше не видать наших железнодорожников. Повсюду сипаи и гуркосы. Настоящие англичане точно куда скрылись. Начальники станций большинство китайцы. Они ловко и дельно распоряжаются. Машинисты – англичане, но кочегары и другие мелкие служащие – опять китайцы. Едем всё в том же вагоне без пересадки.

А вот и Тяньцзин. Вдали виднеется масса фабрик и заводов. Дымки из высоких труб далеко стелются по синему небу. Трудно верится, чтобы это был китайский город. Подъезжаем ближе. Вправо протянулся город, а влево – поля, разрушенные деревни и те же бесконечные могилы.

Англичане не пускают здесь ночью поездов. Опасаются, как бы китайцы не устроили на пути какой каверзы. Поэтому мы в Тяньцзине переночевали и чуть свет опять едем дальше. На этот раз уже прямиком в Пекин. Я все больше и больше волнуюсь. Да трудно и не волноваться. Через несколько часов буду в Пекине. Ведь с тех пор как я впервые прочел о нем в «Географии» и других детских книжках, мне все мерещилось попасть в этот заколдованный для меня город. И вдруг теперь я еду к нему! Да еще как еду? Не согнувшись в три погибели, в китайской тележке, а преспокойно в вагоне. Мог ли я, каких-нибудь 10 лет назад, и мечтать о такой благодати?