Очутившись в городе, Петроний сказал Игалу:

– Мы просто уморим ваших евреев голодом. Можно считать, что они сами покончат с собой. – Он приказал окружить евреев караулом, чтобы никто не мог проникнуть за оцепление, и весь день, пока евреи лежали под палящим солнцем, рабы выносили из-за стен города гигантские статуи Цезаря Калигулы и размещали их перед изнывающим от жажды скопищем людей. Холодной ночью, которая пришла на смену дня, караульные слышали, как плакали дети, пугаясь нависавших над ними величественных образов Калигулы, залитых лунным светом. Рассвет не принес облегчения, ибо взошло безжалостное солнце, и старик, который продолжал шептать молитву, умер с ее словами на губах. Дети теряли сознание. К четырем дня, когда кара голодом и жаждой достигла предела, генерал Петроний привел на место Игала и Наамана и спросил их – теперь-то они прикажут своим евреям разойтись?

– Мы пришли сюда, чтобы умереть, – произнес Игал простые слова.

Петроний приказал девушке-рабыне напоить Игала холодной водой, и, пока еврей, подчинившись жестокому давлению, пил ее, стоя в тени огромной статуи, Петроний крикнул лежащим евреям:

– Видите, он-то не страдает. Воды у него вдоволь.

И тут Игал вылил остатки воды на сухую землю у ног статуи, и пересохшая почва тут же впитала ее.

Пнув ногой груду пыли, Петроний заорал:

– Не слушайте этого дурака! Идите домой! Домой!

Никто не сдвинулся с места, и пришла третья ночь без еды и воды, а на следующий день стали умирать дети. Петроний начал чувствовать, что и его пересохшее горло жжет как огнем. Еще какое-то время он боролся с этим удушьем и затем принял решение.

– Пусть рабы отнесут статуи обратно, – приказал он.

Когда это было сделано, он подвел Игала и Наамана к городским воротам.

– Ведите своих евреев домой, – тихо сказал он, – а через три дня соберите всех еврейских вождей Галилеи в Тиберии, где я и встречусь с ними. И там мы решим, что делать.

Так Игал вышел за стены Птолемаиды и словно в забытьи побрел к евреям Макора, которые были на грани смерти; и, когда он увидел их грязные, запыленные лица – Шломо, с которым он играл в детстве; Ашер, на сестре которого он был женат; Берурия, которая родила ему детей, – ему захотелось встать на колени перед каждым из них, потому что эти простые люди лишь силой своей веры остановили могучие римские легионы. Он не мог говорить, но тут Игал услышал плеск воды и плач детей: генерал Петроний послал за стены своих рабов с ведрами воды и едой. Никому из взрослых не было позволено притронуться к пище, но дети выжили, потому что так приказал римский генерал.

Через три дня главы еврейской общины Галилеи собрались в Тиберии – этот блистательный, новый город был недавно построен на берегах Мертвого моря Иродом Антипой, сыном Ирода Великого, – где генерал Петроний изложил им свою проблему. Конечно, Игал и Нааман не присутствовали, потому что в Макоре их не считали руководителями еврейской общины. Их место занял осторожный Симеон, сопровождаемые Амрамом и другими старейшинами Макора, но из окружающих деревень явилось несколько решительных молодых людей, подобных Игалу, и все они слушали, как римский генерал просил о понимании и сотрудничеством.

– Я солдат и вынужден подчиняться приказам моего императора. Если я нарушу их и позволю вам преградить путь статуям, я буду казнен. В таком случае на вас пойдет войной сам Цезарь Калигула. Он, а не я. И уж он-то не будет поить водой ваших умирающих детей. Он перебьет всех евреев Иудеи.

– Ему ничего другого не останется, – ответил один из молодых, и толпа зашумела в знак одобрения.

– И вы готовы воевать даже против Цезаря? – спросил Петроний.

– Мы умрем… все мы погибнем… но не позволим водрузить ваши статуи.

Дискуссии продолжались, но, несмотря на все угрозы римлян, евреи оставались тверды как кремень. Петроний взывал к их заинтересованности: «Неужели вы не хотите стать полезной частью великой империи?» Он давил на экономические соображения: «Какой земледелец позволит своим полям лежать втуне в сезон сева?» Он обсуждал теологические вопросы: «Другие народы в империи принимают Калигулу как своего бога, но втайне почитают свои древние божества. Разве вы не можете поступить точно так же?» И поскольку он был человеком чести, прошедшим поля сражений, и знатоком греческой философии, порой выдавал себя, прибегая к языку гуманиста: «Неужели вы заставите меня убивать женщин и детей – что мне придется делать, если вы и дальше будете упорствовать?» И когда он произнес эти слова, евреи поняли, что генерал решил не устраивать массовую бойню, пусть даже он еще сам не осознал, что пришел к этому выводу.

Каждое утро этот обеспокоенный аристократ – а к Петронию это слово относилось в полной мере – съедал легкий завтрак, выходил на балкон дворца, разглядывая величественные горы вокруг моря Галилейского, а затем спускался продолжать споры с упрямыми евреями. К полудню он перекусывал со своими центурионами, а днем пешком отправлялся освежиться в горячих банях, которые доставляли такое удовольствие Тиберию, и, лежа в пузырящейся минеральной воде, идущей из глубоких вулканических недр, он пытался забыть о дилемме, которую поставил перед ним Цезарь Калигула. Он молился, чтобы ее разрешило какое-нибудь чудо. Чтобы кинжал убийцы наконец нашел путь к сердцу тирана. В парах горячих ванн Петроний возносил эти моления. Но решения так и не приходило.

Наконец в ходе очередной встречи он заорал на евреев:

– Неделями вы встречаетесь со мной, и у вас даже нет смелости привести человека, который затеял все это!

Римские посыльные доставили из Макора Игала, и, когда молодой еврей оказался в Тиберии, Петроний взял его с собой в горячие бани, куда такой обыкновенный труженик, как Игал, никаким иным образом не мог попасть, и римлянин расхохотался, когда этот еврей отказался раздеваться.

– Мне уже доводилось видеть обрезанных, – пошутил Петроний и убедил Игала войти в баню, где двое мужчин завели разговор, в кором не было места ни военным подвигам, ни славе, ни понятиям личной чести.

– Молодой человек, – взмолился Петроний, – вашим евреям, которые сейчас препятствуют мне, позже придется лицом к лицу столкнуться с Цезарем Калигулой. И он будет страшным противником. Он будет жечь вас живьем, словно пучки соломы. Или десятками распинать на каждом холме.

– Значит, мы умрем, – сказал Игал.

Двое мужчин в сопровождении рабов покинули исходящую паром воду, и, когда они снова оделись, Петроний сказал:

– Прошу, обдумайте свои действия.

– Это все, что мы можем делать, – ответил Игал.

– Проклятые евреи! – взорвался Петроний и мощным ударом кулака поверг своего хрупкого собеседника на пол. Но, едва сделав это, он нагнулся и взял на руки потрясенного еврея. – Прости меня, – прошептал он. – Эти встречи просто сводят меня с ума. – Он помог Игалу утвердиться на ногах и отряхнул его одежду. – Неужели нет никакой надежды, что мы договоримся? – моляще спросил генерал.