В такой ситуации позицию Пэн Дэхуая поддержали немногие. Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, Чжу Дэ и другие предпочли не рисковать единством партийных рядов. Несогласные с Мао сами стали объектом нападок. Вскоре они во главе с Пэн Дэхуаем были сняты со своих постов. Новым министром обороны стал Линь Бяо – всегда клявшийся в личной преданности вождю.

Укрепив свои позиции, Мао повел страну прежним курсом. Англию теперь было постановлено догнать за 5 лет. Но в 1960 г. повсеместно начался голод, продолжавшийся и в следующем году. Зерновых стали собирать меньше, чем в 1954 г., резко сократилось поголовье скота.

На национальных окраинах многие местные руководители, представители коренных народов, были заменены присланными из центра ханьцами. Это усугубило там недовольство реалиями «большого скачка». В Тибете под лозунгами независимости вспыхнуло вооруженное восстание. Его подавление привело к десяткам тысяч жертв. 80 тысяч тибетцев во главе с далай-ламой покинули территорию Китая. То же сделали 60 тысяч синцзянских уйгуров, перебравшихся в Советский Союз.

Внешняя политика Китая способствовала росту международной напряженности. В 1958 г. возобновились обстрелы расположенных в Тайваньском проливе островков, занятых гоминьдановскими войсками. В ответ США вернули туда корабли 7-го флота, а в ситуации, когда СССР и КНР были связаны военным договором, это грозило столкновением двух ядерных держав.

Осенью 1959 г. интересы СССР вновь были существенно задеты: Китай спровоцировал кровопролитные вооруженные столкновения с Индией, с которой у Советского Союза были очень хорошие отношения и которой он оказывал военную помощь и осуществлял военные поставки. Получилось, что две крупнейшие азиатские страны воюют друг с другом советским оружием – это существенно подрывало международной престиж СССР. Напряженность нарастая, привела в 1962 г. крупному китайско-индийскому конфликту, в результате которого КНР захватила стратегически важные районы близ границ Пакистана и Афганистана.

Мао твердо решил, что КНР должна стать во главе коммунистического и национально-освободительного движения во всем мире, а он сам – «коммунистом № 1». Широкой пропагандой Китай представлялся как страна, больше других приблизившаяся к построению коммунистического общества, СССР – как застрявшая из-за ошибок своего руководства на социалистическом этапе, слегка «обуржуазившаяся», а титовская Югославия – как повернувшая обратно в капитализм.

В вину советскому руководству ставилось то, что оно не идет на обострение с империализмом, все чаще говорит о необходимости «политики мирного сосуществования». По-прежнему выражалось несогласие с критикой культа личности Сталина. Добавилось и ухудшение личных отношений между Мао Цзэдуном и Хрущевым. Так, во время официального визита Никиты Сергеевича в Пекин Мао принял его, увлеченно плавая в бассейне – и запросто предложил составить ему компанию. Скорее всего, это было довольно бестактным выражением претензии на лидерство. Но ходили разговоры, что незадолго до этого Хрущев, будучи в Америке, довольно пренебрежительно отозвался о Китае и о его вожде – о чем американские спецслужбы не преминули поставить в известность Пекин.

О нерушимой дружбе «шестой части земного шара с четвертой частью населения Земли» говорить уже не приходилось. Работавшим в Китае советским специалистам стало часто выражаться подчеркнутое недоверие – они отстранялись от ответственных участков работы. Летом 1960 г. советское правительство приняло решение об их отзыве. Руководители КНР сразу же стали списывать на эту акцию собственные неудачи с «большим скачком» – что никак не соответствовало действительности, и отказались от импорта нуждающегося в техническом сопровождении советского оборудования. Все чаще происходили нарушения советской границы гражданами КНР. О Хрущеве в китайской прессе отзывались уже без всяких церемоний. Про него писали, что это «человек грубый и вероломный», «пролезший в советскую компартию ревизионист». Обличался он и по нормам конфуцианской морали, как неверный слуга своего государя: «изменивший Сталину, который его очень ценил и выдвигал». Кстати, Мао Цзэдун не раз повторял: «Необходимо бдительно следить за тем, чтобы у нас не появился свой Хрущев!».

К 1961 г. стало окончательно ясно, что «большой скачок» не удался. Последствия его были тяжкие, в деревне просто страшные: согласно оценкам, от голода погибло около 10 миллионов человек. Валовой национальный продукт сократился на треть, реальные доходы рабочих уменьшились на 10 %. Решено было перейти к политике «урегулирования».

Довольно явственно стал обозначаться разрыв между теми, кто стремился развивать страну, исходя в первую очередь из реальных возможностей – среди них наиболее авторитетным руководителем был Лю Шаоци, и теми, кто напирал на примат идеологии, – их вождем и знаменем был, конечно, Мао Цзэдун. В неудаче «скачка» Мао, по обыкновению, обвинял «врагов» и «плохих элементов» среди местных руководителей, и призывал к очередной чистке партии от «буржуазных и мелкобуржуазных элементов».

В начале 1962 г. прошло самое многочисленное за всю предшествующую историю КПК совещание партийного руководства – на нем присутствовало 7 тысяч партработников всех уровней. В отчетном докладе ЦК, с которым выступил Лю Шаоци, признавалось, что после «большого скачка» стране придется приходить в себя не менее 10 лет. «Битву за сталь» он назвал «мыльным пузырем».

Было предложено перейти в сельхозкоммунах к закреплению заданий за отдельными семьями, даже за отдельными работниками, а в торговле частично восстановить рыночные отношения. Прозвучали и такие смелые слова: «Некоторым китайским руководителям не хватает скромности и осмотрительности, у них много зазнайства и самодовольства». К этому заявлению присоединились Дэн Сяопин, особо подчеркнувший, что «опасна ситуация, когда небольшая группа партийных лидеров, а тем более один человек действуют самовластно, не желая выслушивать противоположные мнения», и маршал Чжу Дэ, отметивший опасность левого уклона.

В ходе дискуссии Мао сделал мужественное заявление: «За все ошибки, допущенные непосредственно ЦК, ответственность несу я, за косвенные отвечаю также я, поскольку я являюсь председателем ЦК». Но это «допущенные ЦК» – непосредственно и косвенно, означало, что каждый отвечает за упущения, сделанные на своем месте – то есть виноваты и верхи, и низы – вплоть до секретарей парткомов народных коммун. Ошибочность «курса трех красных знамен» Председатель признать не пожелал. По нему выходило, что главная причина неудач – в недостаточном уровне революционности.

В его поддержку выступил новый министр обороны маршал Линь Бяо, поделившийся наблюдением: дела шли плохо только тогда, когда к мнению Мао Цзэдуна не относились с должным уважением. Земляк Мао, секретарь уездного парткома из его родной Хунани – Хуа Гофэн тоже присутствовал на партийном форуме и заявил в своем выступлении, что возвращение к посемейным, тем более индивидуальным заданиям – пораженчество. Надо уверенно идти социалистическим путем. Мао Цзэдун не преминул заметить в кругу соратников: «Хуа Гофэн – это честный человек». В его устах такие слова дорогого стоили.

Но в целом происходившее на совещании если и не означало для Мао Цзэдуна, по традиционным понятиям, потери лица, то все же было существенным поражением. После него осмелела творческая интеллигенция, которой не по душе было лицемерное воспевание «большого скачка», к которому ее принуждали в последние годы. Раздавались призывы «писать правду». В порядке иносказания (вообще свойственного китайской культуре), в книгах и на сцене прославлялся Хай Жуй – отважный министр эпохи династии Мин, не боявшийся высказывать императору свое мнение о положении в стране – и уволенный за это в отставку. Никому не надо было растолковывать, что подразумевается конфликт между Мао Цзэдуном и опальным маршалом Пэн Дэхуаем. Партийный публицист Дэн То, главный редактор «Жэньминь жибао», в своих статьях делал намеки еще прозрачнее: они звучали как прямая насмешка над руководством партии. Считалось, что авторы подобных выступлений опираются на поддержку Лю Шаоци. Он и сам опубликовал, значительно переработав, свою статью 30-х годов, в которой речь шла о «некоторых товарищах», которые, «ничего не смысля в марксизме-ленинизме или жонглируя марксистско-ленинской теорией, мнили себя «китайским Марксом» или «китайским Лениным». Более того, без зазрения совести требовали, чтобы их уважали как Маркса и Ленина, чтобы их поддержали как «вождей», чтобы к ним питали верность и любовь».