Харфф должна была не только посчитать случаи проявления геноцида, но и определить факторы риска. Она заметила, что практически всегда геноцид случался после развала государства — в гражданских войнах, революциях, переворотах. Она выделила контрольную группу 93 случаев развала государства, после которых геноцида не произошло, сопоставила их максимально точно с примерами противоположного хода событий и провела логистический регрессионный анализ, чтобы определить отличия, характерные для ситуации в стране за год до геноцида.

Она доказала, что некоторые факторы, казавшиеся исследователям важными, таковыми не являются. Например, вопреки общепринятому мнению, что проявления геноцида — это взрывы примитивной ненависти, которые неизбежно случаются, когда этнические группы живут бок о бок, степень этнического разнообразия не имеет значения. Уровень экономического развития тоже не помогает предсказать геноцид. В бедных странах политические кризисы случаются чаще, а кризис — необходимое условие геноцида, но при сравнении стран, в которых кризис случился, выяснилось, что беднейшие из них вовсе не подвержены повышенному риску сорваться в реальный геноцид.

Харфф определила шесть факторов риска, которые в 3/4 случаев отличают опасные и не опасные с точки зрения геноцида кризисы[908]. Первый — предыдущая история геноцида в стране: вероятно потому, что какой бы ни была причина первоначального геноцида, в мгновение ока она не исчезнет. Второй — недавняя история политической нестабильности, а точнее, количество кризисов режима, межэтнических и революционных войн за предшествующие 15 лет. Правительства, чувствующие угрозу, испытывают соблазн уничтожить группы, которые, по их мнению, ведут подрывную деятельность и оказывают пагубное влияние. Такие правительства охотно эксплуатируют вызванный ими хаос, стремясь достичь своих целей, пока оппозиция не мобилизовалась[909]. И третий фактор: правящую элиту составляют выходцы из этнического меньшинства, скорее всего, потому, что такая слабая позиция заставляет лидеров беспокоиться о надежности их власти.

Три других провозвестника знакомы нам из теории либерального мира. Харфф подтвердила мнение Руммеля, что демократия — это ключевой фактор предотвращения геноцида. С 1995 по 2008 г. автократии, при прочих равных, давали в три с половиной раза больше случаев геноцида, чем развитые или даже слабые демократии. Своего рода демократический хет-трик: страны с демократическим устройством реже ввязываются в межгосударственные войны, в них реже вспыхивают крупные гражданские войны и допускается геноцид. В частичных демократиях (анократиях) серьезные политические кризисы случаются чаще, чем в автократиях, — это доказывает анализ гражданских войн, выполненный Фироном и Лайтином, но, когда кризис случается, частичные демократии реже автократий начинают геноцид.

Открытость торговле приносит еще один тройной выигрыш. Харфф обнаружила, что в странах, которые больше зависят от международной торговли, опасность геноцида ниже, так же как и угроза гражданской или межгосударственной войны. Защитный эффект торговли в данном случае не может порождаться (как в случае межгосударственных войн) непосредственно выгодами торговли, поскольку торговля, о которой мы говорим (импорт и экспорт), не включает в себя прямых обменов с уязвимыми этническими или политическими группами. Почему же тогда торговля важна? Иногда потому, что страна А каким-то образом (по моральным причинам или из-за этнической общности) заинтересована в благополучии группы, живущей в границах страны Б. Если Б хочет торговать с А, ей придется отказаться от соблазна уничтожить эту группу. Кроме того, участие в торговом обмене требует установок, способствующих миролюбию, в том числе готовности соблюдать международные нормы и признавать верховенство закона, а также намерения улучшать материальное благополучие граждан, вместо того чтобы воплощать свое видение чистоты, славы или высшей справедливости. Последний прогностический фактор геноцида — ограничительная идеология. Правящие элиты, зачарованные мировоззрением, которое определяет некоторую группу как препятствие на пути к идеальному обществу и выдавливает ее «вне установленной вселенной обязательств», чаще возбуждают геноцид, чем элиты, придерживающиеся более прагматичных или эклектичных принципов государственного управления. К ограничительным идеологиям, по классификации Харфф, относятся марксизм, исламизм (особенно требующий строгого соблюдения законов шариата), милитаристский антикоммунизм и национализм, демонизирующий этнических или религиозных противников. Харфф описывает, каким образом эти факторы риска перерастают в геноцид:

Таким образом, спад геноцида на протяжении последней трети столетия можно отнести на счет тех же факторов, что снизили число межгосударственных и гражданских войн: стабильное правительство, демократия, открытость торговле, гуманистические философии правления, которые отдают приоритет интересам отдельных людей, а не борьбе групп.

~

При всех строгих ограничениях логистической регрессии этот метод — настоящая мясорубка, закладывая в которую набор переменных на выходе мы получаем вероятности. При этом за кадром остается крайне неравномерное распределение человеческой цены отдельных случаев геноцида — то, каким образом горстка мужчин под влиянием одной из нескольких идеологий в какой-то момент берет дело в свои руки, приговаривая к смерти огромное число людей. Факторы риска, возрастая и понижаясь, определенно влияют на вероятность случаев геноцида, уносящих тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч жизней. В то время как чудовищные проявления геноцида, убивающие десятки миллионов, обусловлены не столько постепенными политическими переменами, сколько парой неожиданных идей и случайных событий.

Прежде всего это относится к марксистской идеологии, захлестнувшей мировую историю подобно цунами. От осознания мощи гуманитарных последствий марксизма захватывает дух. Эта идеология спровоцировала декамегаубийства, совершенные марксистскими режимами СССР и Китая, она же окольными путями повлияла на те, что совершил нацистский режим. Гитлер читал Маркса в 1913 г., и, хотя он терпеть не мог марксистский социализм, гитлеровская диалектика борьбы за Утопию отличается лишь тем, что место классов в идеологии национал-социализма заняли расы. Неудивительно, что некоторые историки считают марксизм и нацизм родными братьями[911]. Вдобавок марксизм запустил реакции, вызвавшие политицид воинствующих антикоммунистических режимов в Индонезии и Латинской Америке и разрушительные гражданские войны 1960–1980-х, подогреваемые холодной войной сверхдержав. Суть не в том, что марксизм несет моральную ответственность за все эти непредвиденные последствия. Важно, чтобы любая историческая концепция в полной мере учитывала широкомасштабные последствия этой отдельно взятой идеи. Валентино заметил, что закат геноцида — это в значительной мере закат коммунизма и что «важнейшая причина массовых убийств ХХ века, похоже, уходит в прошлое»[912]. И вряд ли она снова войдет в моду. В свой звездный час марксистские режимы оправдывали насилие поговоркой: «Не разбив яиц, омлет не приготовишь»[913]. Историк Ричард Пайпс так подытожил исторический приговор марксизму: «Во-первых, люди — не яйца; во-вторых, никакого омлета в мясорубке не пожаришь»[914]. Валентино считает, что, «может, праздновать „конец истории“ и рановато, но, если никакая больше губительная идея не распространится так широко, как коммунизм, в грядущем веке на долю человечества, скорее всего, выпадет значительно меньше массовых убийств, чем в веке прошедшем»[915].