тоже здесь с частным визитом… – в туалете, узнав о случившемся, Иосиф пожал плечами:

– Чего ты ждал от Хареля? У него, то есть у нас, есть задание, мы должны его выполнять. Я, например, должен позвонить сеньору Клементу, проживающему на улице Гарибальди… – под этим именем скрывался Эйхман, – и попросить о встрече, пользуясь рекомендацией, полученной от сеньора Гутьерреса в Пунта-Аренасе… – Шмуэль забрал у брата окурок:

– Все остальное тебя не касается, да… – гневно спросил он, – тебе наплевать, что дядя Авраам и дядя Мишель могут погибнуть в логове фон Рабе? Почему нельзя похитить ювелира Вебера, допросить его с пристрастием… – Иосиф соскочил с подоконника:

– Потому что у его лавки торчат парни с военной выправкой… – он поправил сутану, – у которых, в отличие от нас, с документами все в порядке. Не забывай, ты здесь с ватиканским удостоверением личности, то есть теперь я… – поправил себя Иосиф, – а у остальной группы паспорта фальшивые. Один неверный шаг, и мы окажемся в местной тюрьме. Израиль не рискнет возможностью отправить палача еврейского народа на эшафот, ради… – Шмуэль обернулся, от двери:

– Ради того, чтобы спасти праведника народов мира, чтобы призвать к ответу еще одного палача, чтобы не погиб наш приемный отец… – он добавил:

– Дядя Виллем отдал ради папы свою жизнь, Иосиф, а наша страна оставляет его на произвол судьбы… – капитан Кардозо посчитал удары колокола:

– Шесть утра, пора на мессу. Но что я мог сказать Шмуэлю? Я военный, я связан присягой, я обязан выполнять свой долг, как и все мы… – он отгонял мысли о возможной судьбе отчима и дяди Мишеля, – больше мне ничего не остается… – за умыванием в крохотном закутке он подумал о кузене Аароне:

– Ребята сказали, что он прошел испытание, но на весточку не отозвался… – Иосиф понятия не имел, в чем состояла проверка, – ладно, в засекреченные части никого на аркане не тянут. Они найдут другого человека. Аарон совестливый парень, соблюдающий. Таким всегда тяжелее, как, например, Шмуэлю. Я его никак увещевать не могу, он штатский, а не работник разведки. Пусть, что хочет, то и делает, пусть летит на помощь дяде Аврааму… – он придирчиво осмотрел себя в маленьком зеркале:

– Молодой, многообещающий прелат, отец Мендес, – Иосиф склонил светловолосую голову, – передает привет от сеньора Гутьерреса…

После мессы и завтрака он хотел набрать рабочий номер сеньора Клемента, сотрудника фабрики «Мерседес-Бенц»:

– И договориться о встрече, – усмехнулся Иосиф, – а там, как пойдет. В любом случае, без Эйхмана мы отсюда не улетим… – надев черную сутану иезуитского ордена, он закрыл за собой дверь кельи.

Вокруг бронзовой люстры, у сводов высокого потолка, порхали голуби. Парадный портрет маслом, в раме с завитушками, осенял главный зал почтамта Буэнос-Айреса. Президент страны Артуро Фрондиси, в смокинге, при орденах, строго смотрел сквозь профессорские очки на очереди, вьющиеся к стойкам темного дуба, к прорезанным в матовом стекле окошечкам.

От ручной тележки в углу зала пахло выпечкой. Молодой человек, загорелый, с коротко стрижеными светлыми волосами, взял чашку кофе со сливками и пару свежих медиалунас, аргентинских круассанов:

– На Бен-Гура похож, из кино, тоже красавчик, – продавец проводил его взглядом, – и тоже американец… – под мышкой юноша зажал Buenos Aires Herald, – хотя испанский язык у него хороший, бойкий…

Посетитель присоединился к очереди, тянущейся рядом с кабинками для международной связи. На механическом табло с треском выскакивали таблички с номерами. Пахло сургучом и клеем, в отделе посылок щелкали ножницы. За распахнутыми окнами на авеню Коррьентес гудели машины. Неожиданно теплый ветер шелестел развешанными на стойках газетами:

– Французское Того получает независимость от метрополии и становится Тоголезской республикой. Новые стычки в Конго, партизанская война продолжается. Бывший афганский падишах, Аманулла-хан, скончался в Цюрихе… – Шмуэль чувствовал себя неловко, в штатской, как он подумал, одежде:

– Я четыре года не носил ничего светского, со времен Будапешта, – вздохнул он, – а на Иосифа сутана села, как влитая. Он молодец, все отлично выучил. Нас никак не отличить, кроме того, что я чихаю, оказавшись рядом с цветущей сиренью. Но откуда здесь взяться сирени? На дворе весна, то есть осень… – Шмуэль никому не рассказал о своем плане. Ребята на квартире Моссада, во главе с Рафи Эйтаном, правой рукой Коротышки, занимались слежкой за Эйхманом и планированием операции. Шмуэль подозревал, что глава Моссада тоже появится в столице Аргентины:

– Без него здесь не обойдется, – юноша переминался с ноги на ногу, – Иосиф говорил, что они еще вытаптывают Менгеле…

Надежда отыскать и призвать к ответу фон Рабе, или еще одного беглого нациста, Барбье, становилась все более призрачной. Шмуэль, тем не менее, надеялся, что отцу, как он думал о профессоре Судакове, удастся спасти дядю Мишеля:

– Ради этого я сюда и пришел, – одним глазом он следил за номерками на табло, – как сказано в Библии, не стой над кровью ближнего своего… – Шмуэль не собирался просить никаких разрешений:

– Я штатский человек и могу делать все, что угодно, – он даже развеселился, – в том числе, звонить моей тете в Лондон. Не моя вина, что тетя занимает высокопоставленный пост в разведке… – во внутреннем кармане куртки Шмуэля, с американскими документами, полученными от брата в Кордобе, лежал браунинг из банки с надписью «Сахар»:

– Иосиф не поинтересовался судьбой оружия, а я не стал болтать лишнего, – усмехнулся отец Кардозо, – нас учили, что священник должен меньше говорить, и больше слушать. Без умения слушать не станешь хорошим исповедником… – в Риме, когда зашла речь об исповеди, Иосиф развеселился:

– Как говорят дядя Авраам и Волк, у любого прелата уши завянут, когда он услышит мою исповедь. Ладно, придумаю что-нибудь, – махнул рукой Иосиф, – сделаю вид, что у меня есть скромные грешки, подходящие для юного священника… – Шмуэль хмуро отозвался:

– Папа, изображая дядю Виллема, нарвался на исповедь коменданта Аушвица, Хёсса. Но потом его ранили, и он все забыл. Впрочем, Хёсс дал подробные показания на суде… – комендант выгораживал себя, сваливая вину за строительство лагеря на Гиммлера и братьев фон Рабе:

– Все считают, что дядя Генрих, отец Теодора-Генриха, тоже был фанатичным нацистом, – горько понял Шмуэль, – никто не знает о его участии в июльском заговоре сорок четвертого года. Тете Марте, должно быть, тяжело с этим жить, а Теодору-Генриху тем более, учитывая, что он сейчас в Германии… – они только знали, что кузен, по выражению тети Марты, совершенствует язык:

– С другой стороны, даже если бы папа помнил, что сказал Хёсс, он все равно бы не смог свидетельствовать, – подумал Шмуэль, – тайна исповеди есть тайна исповеди. Хотя папа не священник… – Шмуэль тосковал по исповеди, но не мог позволить себе лишнего риска. Они не знали, кто из католических прелатов в Аргентине или Чили связан с беглыми нацистами:

– Епископ Борич в Пунта-Аренасе может исповедовать Рауффа, – решил Шмуэль, – скорее всего, он так и делает. Хорваты поддерживали Гитлера. Рауфф, разумеется, может лгать и на исповеди. Он палач и убийца, ему наплевать на догматы церкви… – Шмуэль дождался своего номера на табло:

– Двадцать три, Лондон, третья кабинка, пять минут… – захрипел динамик. Шагнув в кабинку, Шмуэль утешил себя:

– Лучше сделать и потом попросить прощения, чем вообще ничего не делать. Моссад пусть занимается Эйхманом, а мы займемся фон Рабе. Я никому ничем не обязан, я штатский человек и присяг не давал… – в Риме он подписал бумагу о неразглашении секретных сведений, но Шмуэль сомневался, что ему грозит суд за единственный деловой звонок. Отчим снабдил его номером прямого телефона тети Марты:

– Только бы она не уехала в командировку. В отпуск вряд ли, только закончилась Пасха… – в трубке запищало, металлический голос сказал:

– Говорите, ваше время пять минут… – она ответила на телефон после трех гудков:

– Слушаю вас… – ему показалось, что из старомодного аппарата веет жасмином, – не молчите, слушаю… – священник откашлялся: «Тетя Марта, здравствуйте. Это я, Шмуэль».

Долина реки Парана

Пышную пену взбитых сливок посыпали корицей. К чашке кофе полагался