– Он немецкий репортер, – понял Феникс, – интонации покойного Геббельса ни с кем не спутаешь… – в рейхе все газеты печатали на первой полосе свежие речи фюрера или самого министра пропаганды. Максимилиан свернул газету:

– Надо найти журналиста в Асунсьоне, – решил он, – такие люди всегда полезны движению. Сейчас воюют не только автоматами, но и пером. Оно зачастую оказывается важнее выстрелов… – после рейда Макс и Адольф летели из столицы Парагвая в Цюрих:

– Через Бразилию и Рим, – вспомнил фон Рабе, – я собирался показать мальчику Колизей, Форум, собор святого Петра… – официально Адольф пребывал на пасхальных каникулах:

– Я хотел, чтобы он запомнил поездку… – серый дым, заволакивающий подвал, резал глаза, – но не такой ценой… – наверху, судя по всему, начался пожар. Из высаженной двери тянуло беспощадным жаром, на каменном полу плясали отсветы огня:

– Словно в Антарктиде, – вспомнил Макс, – мерзавцы везде оставляют за собой выжженную землю… – краем уха он слышал стоны месье Маляра:

– Его даже из веревок не освободили. Проклятый бандит первым делом бросился к Адольфу… – Максимилиан никогда в жизни не видел мощного мужчину, в потрепанном, тропическом хаки. Он предполагал, что перед ним глава партизанского отряда:

– В Парагвае прослышали, что мы готовим рейд и решили предвосхитить удар… – он не мог отвести взгляда от ствола браунинга, приставленного к светловолосой голове племянника. Мальчик не двигался, обычно живое лицо застыло в испуганной гримасе:

– Он хорошо держится для своих лет… – Максимилиан сжал кулаки, – но он еще ребенок. Для коммунистов, впрочем, никакой разницы нет, как и для нас… – ребята из отряда Барбье, служившие в концентрационных лагерях во времена рейха, не моргнув глазом, расстреливали индейских детей:

– Адольф тоже не моргает, бедное дитя. Хорошие каникулы у него выпали, нечего сказать… – горло раздирал сухой, неприятный кашель, глаза слезились. Выстрелы наверху стихли:

– Барбье опомнился и уничтожил нападавших. Мерзавец, наверняка, явился сюда не один, иначе это было бы самоубийством… – он аккуратно сделал шаг вперед:

– Сеньор, отпустите ребенка. Перед вами подросток, не сделавший ничего плохого… – губы племянника дергались, он часто дышал:

– Надо уводить его отсюда, – сказал себе Макс, – прорываться через огонь. Отравление дымом опасно, нельзя рисковать жизнью Адольфа… – он протянул вперед пустые руки:

– Видите, я безоружен. Если вам нужен заложник, я готов предложить себя вместо мальчика… – у партизана было хмурое, заросшее рыжеватой сединой лицо:

– Он похож на месье Драматурга, – понял Макс, – тот бы, с удовольствием, расстрелял и меня, и Барбье на месте… – он повторил:

– Возьмите меня, но оставьте в покое ребенка… – бандит оттолкнул Адольфа, браунинг уперся Максу в лоб:

– Слушай меня внимательно, – сказал незнакомец на хорошем испанском языке, – сейчас ты развяжешь пленника… – он кивнул в угол подвала, – и мы втроем покинем ваше логово. И без всяких штучек, – он повел пистолетом, – стреляю я без промаха… – стоны в углу прекратились, Максимилиан решил, что месье барон потерял сознание:

– Черт с ним, пусть сдыхает. Надо вывести отсюда Адольфа, оказаться наверху, где я справлюсь с этим бандитом. Он точно коммунист, как и господин Маляр… – Максимилиан кивнул «Хорошо». Он не успел понять, как все случилось:

– У меня не было пистолета, откуда выстрел… – бандит, коротко вскрикнув, схватился за окровавленный бок. Его браунинг сухо затрещал. Сбив Адольфа с ног, повалив его на землю, Макс прикрыл мальчика своим телом. Свод подвала зашатался, камни посыпались вниз. В оглушающем грохоте до него донесся шепот:

– Я взял оружие на террасе, дядя Макс, когда мы сюда спускались, на всякий случай… – в жаркой, наполненной едким дымом, кромешной темноте, Макс услышал голос бандита:

– Я не дам тебе уйти, проклятый палач. Ты Максимилиан фон Рабе, хватит тебе прятаться от правосудия… – в его ладони оказался еще теплый ствол пистолета. Велев Адольфу: «Беги наверх, за подмогой», Максимилиан начал стрелять.

Слежавшаяся листва пружинила под ногами. В гуще ветвей порхали птицы. Из-за высоких, сплетенных деревьев, перевитых лианами, неба они не видели, но по часам Марты давно перевалило за полдень.

Машину, потрепанный, с дребезжащими рессорами, американский виллис, они оставили на последней ферме по дороге на север, в сельву. Заметив беленую ограду, широко раскрытые кованые ворота, Марта повернула руль:

– В джунглях джип не пройдет, – сказала она Шмуэлю, – ты сам все знаешь, из писем Маргариты… – сводная сестра присылала в Рим фотографии. Стоя под католическим крестом, Маргарита ухитрялась держать сразу пяток чернокожих, белозубых малышей. Ребятишки обнимали сестру, прижимались кудрявыми головами к ее халату:

– При больнице, как в Бомбее, есть приют, – перо сестры замедлилось, – с партизанскими стычками, с царящим в джунглях беззаконием, многие дети осиротели. Мы стараемся отыскать их родственников, но страна очень большая, в ней все перемешалось. В отдаленные места почт не доходит, люди не знают, что такое телефон или телеграф. Редкие взрослые умеют читать и писать. В основном, это воспитанники миссионерских школ. Вы не поверите… – Маргарита нарисовала смешную рожицу, – но Виллем, кроме арифметики, преподает еще и французский язык у себя на рудниках. И это с его оценками по французскому! Сестра Женевьева в рудничной школе еле натянула ему тройку в аттестате. У нас в приюте тоже есть классы, но, честно говоря, не знаю, доберется ли кто-то из детей до университета… – пять лет назад правительство Бельгии открыло в Леопольдвиле отделение Лувенского университета:

– Обучение стоит дорого, – приписала Маргарита, – а стипендий для абитуриентов из бедных семей очень мало. Мы с Виллемом распорядились о помощи учащимся. Теперь десять человек будут получать стипендии для обучения медицине или инженерии… – в письмах Маргарита уверяла братьев, что в Леопольдвиле все спокойно:

– Гражданская война идет в глубине джунглей, куда наши медицинские миссии не добираются. Очень жаль, именно там и распространены смертельные лихорадки, заражения паразитами, сонная болезнь… – по словам сестры, рудники Виллема хорошо охранялись:

– Компания «Де Бирс» не жалеет денег ради безопасности сотрудников. Впрочем, Виллем почти не выбирается за границы алмазного района… – о приезде Джо сестра ничего не упоминала:

– Но это вопрос решенный, – подумал Шмуэль, – должно быть, они с Джо обвенчаются в Леопольдвиле. Сразу видно, что Маргарита полюбила Африку… – он и сам хотел навестить Конго:

– Но это потом, – напомнил себе юноша, – сначала надо выручить папу и дядю Мишеля…

Заехав в заросший травой двор эстансии, они увидели накрытый брезентом джип, тоже с прокатными номерами. Ни один аргентинец не мог отпустить гостей, пусть и нежданных, без чашки кофе и сладостей. На террасе, за тарелкой булочек с дульче де лече, Марта небрежно поинтересовалась происхождением виллиса:

– Охотник оставил, кастилец, – махнул рукой хозяин усадьбы, метис, – вчерашним днем. Он пошел стрелять ягуаров, но в округе их давно нет. Ребята с эстансии распугали всех диких зверей… – по описанию, охотник точь в точь походил на профессора Судакова:

– Это, наверняка, папа… – Шмуэль вздохнул, – только где теперь его искать… – метис ничего не знал о людях, живущих на дальней эстансии:

– Они здесь не показываются, – пожал он плечами, – только машины иногда ездят. У них есть грузовики, джипы… – по его словам, от края сельвы к усадьбе вела подходящая для машин тропа:

– Пойдете по ней, километров через пять увидите ограду, – предупредил их метис, – но будьте осторожны. Не зря они забрались в глубину сельвы, оружие у них, наверняка, имеется. В наших краях сначала стреляют, а потом разговаривают, если останется, с кем поговорить…

Перед выходом в сельву Марта переоделась в крепкие штаны и солдатские ботинки. Браунинг с золотой табличкой, перекочевал из потайного отделения ее саквояжа в карман брюк. Городскую одежду и скромный багаж они со Шмуэлем оставили в джипе. Отец Кардозо нес оба карабина:

– Женщины здесь не охотятся, – заметила Марта, когда они шли к темному краю тропического леса, – это было бы подозрительно. Хотя по совокупности наших поддельных документов, – добавил она, – нам давно место в городской тюрьме… – Шмуэль открыл рот, но вовремя вспомнил, что отдал